— Понимаю, — протянул Гонсало. — Друзей тяжело терять, и гнев сорвать хочется. Я понимаю.
Он ушел, а Хасинто, вцепившись пальцами в конскую гриву, уткнулся в нее. Сеньор сказал — отдохните. Вот он и отдохнет. Постарается ни о чем не думать, прижавшись правым боком к теплому конскому животу. Кажется, рука и плечо так болят меньше, а довольное фырканье жеребца успокаивает.
Сколько времени прошло, Хасинто не знал. Он словно выпал из привычного мира, погрузившись в иной, в котором существовали только смерть и терзания. А ведь воины Леона-Кастильи одержали победу! Но радости от этого не было и, наверное, не будет…
Хасинто очнулся, когда подошел Мигель и осторожно коснулся его запястья.
— Сеньор, дон Иньиго желает вас видеть. Он ждет в крепости.
— Да? Тогда отведите меня к нему, будьте добры. Я не знаю дороги.
— Конечно.
Миго забрал у него поводья и, время от времени оборачиваясь, повел к стенам, в которых зияли распахнутые ворота.
Путь не запомнился: ни по двору, ни по лестницам замка. Все расплывалось, как в предутренней сумеречной дымке, а голова гудела, будто из руки боль добралась и до нее.
Лишь когда Мигель довел до входа в предоставленную дону Иньиго опочивальню, Хасинто пришел в себя и ударил по деревянной двери тяжелым кованым кольцом. Услышав позволение войти, открыл ее и ступил внутрь.
— Чинто! — воскликнул сеньор. — Идите сюда!
Де Лара и впрямь его ждал. Миго, откланявшись, удалился, а Хасинто закрыл за собой дверь и замер на пороге.
— Вот лекарь, о котором я говорил. Ибн Якуб, — дон Иньиго указал на молодого крепкого мужчину. — Покажите ему руку.
Вообще-то очень не хотелось это делать. Лекарь-мавр! Хотя, стоило признать, внешне он не отличался от христиан. Хасинто видел его в походе, но даже не догадывался, что тот — измаильтянин. Такая же, как у всех, одежда. А еще светлое лицо и голубые глаза. Лишь брови очень густые и темные, но это и среди своих нередко встречается. Да что говорить — у самого Хасинто такие же.
Не осмеливаясь перечить, но приготовившись к худшему, он приблизился к врачевателю. Тот с помощью сеньора принялся стягивать с него кольчугу — это оказалось настоящей пыткой. Рука не слушалась, мавру еле-еле удалось найти такое положение, чтобы вытащить ее из рукава. Все это время Хасинто стонал, а иногда кричал: хотел сдержаться, но не получалось. Из глаз против воли катились слезы.
Наконец — прошла, наверное, вечность! — кольчуга с грохотом упала на пол.
Сарацин надавил на опухшее плечо, затем его пальцы побежали вниз, к запястью. Хасинто стискивал зубы, со свистом вдыхая и выдыхая воздух, лекарь же удовлетворенно качал головой.
— Ну что? — спросил де Лара.
— Ничего страшного. Почти. Кость не сломана, а вывих надо вправить. Тогда все будет хорошо.
— Ну так вправляй.
Врачеватель порылся в сумке и достал плотно скрученную в валик кожу.
— Зажмите это зубами, — велел он Хасинто, затем поставил его на колени, ухватился за предплечье, другую руку просунул под мышку и предупредил: — Сейчас будет очень больно. Но все же постарайтесь не двигаться.
Mierda! Разве может быть больнее, чем когда с него кольчугу стаскивали?!
Как оказалось, может. Сарацин сначала потянул, а потом дернул его руку так, будто хотел окончательно вывернуть из сустава или оторвать.
Хасинто рычал, хрипел, вонзаясь зубами в валик: еще немного, и сломает их.
По жилам вместо крови будто раскаленная сталь бежала. Его прошибал пот и одновременно била дрожь.
Раздался хруст.
Это кость! Проклятый мавр сломал ее!
Железная хватка наконец ослабла, затем лекарь разжал пальцы, и рука Хасинто упала, с глухим шлепком ударившись о бедро.
— Сейчас станет чуть-чуть легче, — проронил неверный.
Легче и впрямь стало, хоть и ненамного. Правая часть тела горела, под кожей плясали десятки, сотни иголок, а боль пульсировала, то накатываясь, то отступая.
Ибн Якуб поднял Хасинто на ноги, согнул его руку и, плотно обмотав льняной тканью, подвесил к груди.
— Спасибо, — сеньор подошел к врачевателю и коснулся пальцами его плеча. — Помоги теперь и другим, кому еще не успел. Ты знаешь, я отблагодарю как должно.
— Рад услужить. А ваш эскудеро пусть вот это выпьет. — Он подхватил с пола пузатую льняную сумку, пошарил в ней и достал крошечную склянку. — Половину перед сном — и сон будет крепким и сладким, как мед. Половину на заре — и боль уйдет, как ночь.
Если это снадобье и впрямь настолько чудесно, что и спать после него хорошо, и животом страдать не придется, и боль исчезнет — тогда Хасинто готов признать: сарацинские лекари хороши.
Де Лара взял у ибн Якуба склянку, тот же, прижав ладони к груди, попятился и скрылся за дверью.
Хасинто тупо стоял, баюкая руку и не зная, даже не думая, что делать дальше и куда идти. Дон Иньиго все решил за него.
— Вам и правда лучше поспать. Но в замке, увы, места немного, а на подворье сейчас суета, сумятица. Как и на конюшне… Спите здесь.
— Но Диего… проводить…
— Похороны, заупокойная — всё завтра. Сегодня еще слишком многое нужно сделать для живых. — Сеньор протянул склянку, и Хасинто, как было сказано, отпил половину. — Теперь спите. Там.
Де Лара кивнул на стену напротив кровати. Возле нее, поверх соломы, лежали шкуры. Будто заранее приготовленные.
Хасинто послушался и сел на них. Нужно было лечь, как велел дон Иньиго — а он уткнулся лицом в колени и неслышно разрыдался. Вернее, это ему казалось, что неслышно. Но сеньор заметил. На голову опустилась тяжелая ладонь, несколько раз провела от лба до затылка. Словно де Лара пытался утешить, словно его волновали чувства эскудеро. А может, и впрямь волновали?
— Хасинто, тебе еще не раз придется терять друзей. И каждый раз это больно. Увы, война — это не только подвиги и победы…
Захотелось прильнуть к груди дона Иньиго и плакать, плакать. И чтобы он гладил, гладил, гладил по волосам. Пусть сеньор не останавливается! Пусть говорит и говорит. Лишь бы как можно дольше чувствовать тепло его руки на своей голове…
— Доброго сна, Чинто.
Де Лара в последний раз встрепал его волосы и вышел из опочивальни.
Глава 6
Перекликаясь, звенели и рыдали колокола. Их плач сливался с молитвами и женскими стенаниями, пролетал над крепостью, поднимался в высь и таял.
По синеве небес ползли розовые, будто пропитанные кровью облака. Стены храма отбрасывали на погост длинные тени, черня и без того черные могильные холмы. Сколько же их выросло за утро? Дюжина? Две? Больше?
