В землю церковного кладбища легли знатные воины и те, кто жил в крепости. Здесь же упокоился и Диего…
Хасинто и Гонсало шли за сеньором от могилы к могиле. Де Лара останавливался почти у каждой, коротко переговариваясь с родичами и знакомыми погибших.
Слава Матери Божьей, что ближайшие вассалы Хасинто живы! Фернандо ранен в бедро, но вроде ничего серьезного. Только это не умаляет горя по Диего…
До сих пор Хасинто видел смерть близких либо когда они уже были мертвы, либо когда их земной срок подходил к концу, и они умирали в своей постели, в окружении домочадцев. Никто из родичей и друзей ни разу не погибал так внезапно и у него на глазах. Наверное, потому и представлялось все по-другому: как в преданиях, когда поверженный воин долго говорит, прежде чем отойти в мир иной — берет с друга клятву, проклинает врага или, наоборот, прощает его. А у бедного Диего даже исповедаться не получилось… Какие уж тут возвышенные речи? На них, наверное, только герои прошлого и были способны. Увы, нынешняя жизнь не такая, как во времена легендарных рыцарей, в ней многое иначе. Этого невозможно не знать. Вот только знать и верить — далеко не одно и то же.
Но вчера Хасинто стал воином, значит, пора выбросить из головы мечтания и смотреть на всё ясным взглядом. Не роптать на бытие, каким бы неприглядным оно ни казалось, а принимать его, по мере сил стараясь сделать лучше.
Следом за сеньором он дошел до могилы друга. Возле нее уже стояли седой Манрике и еще двое рыцарей.
Из рыхлой насыпи торчал крест, пока еще светлый, почти белый. Хасинто коснулся его губами, слегка оцарапавшись о занозистую поверхность. От креста веяло свежестью древесины и терпкостью смолы, а от земли — весенней прелью. Такие живые запахи, а на самом деле — дыхание смерти.
— Я знаю, — пробормотал де Лара, — Диего обижался на меня… За то, что я редко брал его на опасного зверя и в сражения. Я хотел его сохранить, уберечь. Дать время, чтобы возмужал. Увы, не все во власти человеков. В моей памяти он будет жив до конца моих дней. Он доблестно сражался и достойно погиб. Как рыцарь. Хоть и не успел принять посвящение.
— Он станет рыцарем в воинстве Божьем, — выдавил Манрике. — Для моих сеньоров это большая гордость — и великое горе.
— Особенно для доньи Раймунды… — де Лара удрученно покачал головой. — Она очень его любила.
В памяти Хасинто всплыло испуганное лицо Диего. Тогда, в замке де Вела, друг сильно тревожился из-за расспросов матери: наверняка боялся ее гнева. Не очень-то похоже, что она его любила. Но сеньору виднее… Может, она просто скрывала свою любовь.
— А вы, я слышал, дружили с нашим Диего? — Манрике посмотрел на Хасинто.
— Да.
— Значит, ваша печаль тоже сильна…
Промолчать бы, но вежливость требует говорить и как можно красивее.
— Горе не излить в слезах и не выразить словами. Даже река времени его не унесет.
— Понимаю… Время не всесильно. Так и есть…
Манрике вздохнул, перекрестился и, кивнув на прощание, ушел.
Дон Иньиго тоже двинулся прочь — к очередной могиле. А потом к следующей. Хасинто и Гонсало по-прежнему следовали за ним. После четвертой сеньор увел их с погоста.
— Вот и все, эскудерос. Наши воины упокоились с миром, будем надеяться. Царствие им небесное. А нас ждут дела земные. Гонсало, ступай к воротам и помоги с пленными. Завтра с утра их погоним. Ни к чему кормить и поить лишний день.
— К ибн Мансуру?
— К нему. Надеюсь, он выкупит всех. А потом пусть сам решает, что с ними делать: перепродать или вернуть родичам. Конечно, за простых воинов он много не заплатит… И пусть. Зато мороки меньше. Главное, знатные мавры у нас.
— Хорошо. Мне сопровождать пленников?
— Как всегда.
— Слушаюсь, сеньор.
Гонсало быстрым шагом двинулся к южным воротам. Де Лара тоже развернулся, явно собираясь уйти. Пришлось его окликнуть:
— Дон Иньиго, а мне что делать?
— Ну а что ты можешь сделать? — оглянувшись, бросил сеньор. — С твоей-то рукой? Ступай в мою опочивальню и поспи.
Да он и так спал со вчерашнего дня до сегодняшнего утра! Как же противно чувствовать себя лишним!
Наверное, мысли отразились на лице, потому что де Лара пожал плечами и сказал:
— Хотя ты, должно быть, выспался. Ну тогда проведай своего Валеросо. Или еще что… Спроси в замке какую-нибудь книгу, почитай. Или помолись о павших. Сам решай.
Читать о войнах и подвигах прошлого немыслимо, когда война нынешняя до сих пор перед глазами. Помолиться, конечно, можно. Но что такое его воззвания к Господу, когда святые отцы и так будут весь день служить мессу? Их молитвы куда лучше дойдут до Всевышнего.
Получается, что все — и падре, и рыцари будут заняты стоящим делом, а он — бездельничать. Нельзя этого допустить. Нужно обязательно найти себе занятие. Лишь бы не думать об окровавленных людях, их стонах и воплях. Не помнить о Диего, скребущем пальцами землю. Не вспоминать, как всего за день до смерти друг предвкушал битву и радовался ей. Как радовался и сам Хасинто… Увы, война оказалась совсем не такой, как им обоим грезилось.
— Сеньор, может, я хоть чем-то могу быть полезен?
— Чинто, я понимаю твое желание. Но у меня правда нет для поручений. Если хочешь, поищи Бенито Алвареса. Он здесь всем заправляет. Возможно, найдет для тебя что-нибудь. Скажи, что я отправил тебя в его распоряжение.
— Так и сделаю. А где он сейчас?
— Понятия не имею. Я же сказал: поищи. Знаешь, как он выглядит?
— Нет. Но все равно найду.
— Не сомневаюсь. Заодно и познакомитесь.
Де Лара ушел, а Хасинто около минуты стоял на месте.
Неясно, в какой стороне искать Алвареса. Впрочем, куда ни пойди, а все равно получится, что наугад. Так есть ли разница? К тому же всегда можно поспрашивать встречных.
Он повернул на восток — направо от погоста. Тут впервые и обратил внимание, как внутренний двор Нуево-Балуарте отличается от дворов крепостей, в которых доводилось бывать до сих пор.
Десятки деревьев тянулись к небу — каштаны, дубы, оливы. На всех колыхалась, перешептываясь, молодая листва — летом она будет настоящим спасением от зноя. Вдоль каменных дорог бежали можжевеловые заросли и торчали витые белые столбики, кое-где обкрошившиеся. На глаза попадались мраморные чаши, украшенные мудреными узорами, лазурью, позолотой. Большинство пустовали, их покрывал сухой сизый налет. Но из двух все-таки струилась, сверкая на солнце, звонкая вода, стекала в укрепленные галькой канавки и неслась дальше — к цистерне. Не удержавшись, Хасинто приблизился и заглянул в нее. На дне блестела жижа болотного цвета, в которой чистые струйки растворялись без остатка. Стенки, когда-то, видимо, полностью белые, скрывались под слоем грязно-зеленой слизи.
