Хасинто сжался в ожидании упрека или насмешки. Вдруг дону не понравилось, что он первым делом не к Библии прикоснулся. Или, может, он считает, что прежде чем читать о любви, нужно сначала стать рыцарем, а рукопись сюда положил, чтобы его проверить.
— Я принес их сюда, — сказал сеньор, — ибо слышал от вашей матушки, что вы читать способны. Это… почти восхищает. И как вы разбираетесь в этих… червячках?
— В монастыре научили, — ответил Хасинто и тут заметил, что дон Иньиго держит книгу вверх ногами.
Из груди едва не вырвался вздох облегчения, а Иньиго Рамирес показался чуть менее ненавистным, чем прежде. Вроде все должно было случиться наоборот: неприязнь дополнилась бы осознанием, что хоть в чем-то он лучше сеньора. Но ничего такого не произошло. Неужели он падок на лесть, и его подкупили слова о восхищении?
— Если вы уже осмотрели комнату, — снова заговорил де Лара, — то переоденьтесь в сухое. Я жду вас в пиршественной зале. Гильермо покажет, где она. Только не задерживайтесь.
Он развернулся и ушел, неслышно закрыв за собой дверь. Хасинто же застыл в недоумении. Почему де Лара не отправил его поесть на кухню, а пригласил разделить ужин с ним? Хочет получше изучить соперника? Похоже на то…
Хасинто бросился к кожаному вещевому мешку: раз сеньор сказал не задерживаться, то он не станет. Пусть дон Иньиго видит: его оруженосец не капризная дева, часами выбирающая наряд.
Он быстро сменил камизу, брэ, чулки — и тут задумался, не в силах выбрать, что надеть еще. Длинное, почти до щиколоток блио из пурпурного шелка, у горловины украшенное гранатами и тесьмой, излишне пышное. В такое наряжаются на празднества, торжества. Чего доброго сеньор подумает, будто Хасинто хочет произвести впечатление.
Зеленая котта, наоборот, чересчур невзрачна. Да еще и подол молью побит: Хасинто позабыл сказать старой Бените, чтобы залатала. А вдруг к ужину выйдет Марита? Нельзя показаться перед ней небрежно одетым. Взгляд дамы всегда заметит и дырочку на подоле, и то, что шерсть старая.
Может, подойдет синее блио? Из тонкой верблюжьей шерсти, отделанное шелком и неброской вышивкой. Скромное, но добротное. Такое и подобает идальго, явившемуся к дому сеньора.
Хасинто схватил платье, потеребил в руках, все еще сомневаясь, и, наконец, надел. Стряхнул несколько волосков, прицепившихся к ткани — пусть черное на синем почти незаметно, но все-таки лучше, если их не будет. Теперь осталось только обуться, подпоясаться — и он готов. Узнать бы еще, где искать неведомого Гильермо…
Впрочем, искать никого не пришлось: слуга поджидал под дверью. Хасинто едва в него не врезался. Крепкий старик осклабился, обнажив три зуба и воспаленные десны.
— Здоровья вам и благ всяческих, — прошамкал он. — Дон Иньиго велел к ужину вас сопроводить. Ну так если вы готовые, так Гильермо к вашим услугам.
— Благодарю.
Хасинто следом за стариком спустился по лестнице, а потом завернул к пиршественной зале. Оказавшись на пороге, Гильермо поклонился и ушел, а Хасинто замер, не осмеливаясь войти. Когда же все-таки вошел, то первым делом отметил, что Мариты нет. За длинным темным столом, тянущимся между колоннами, сидел только дон Иньиго, теперь одетый в вышитую по горловине камизу и зеленое шелковое блио. За спиной сеньора, чуть поодаль, застыл юноша, на вид ровесник Хасинто. Похоже, кто-то из пажей: платье небедное, но меча на поясе нет. У огромного камина грелись две черные гончие, посматривая на хозяина голодно-выжидающими глазами.
Блюда уже были расставлены, и запахи сырной похлебки, свежих лепешек и жареного мяса били в ноздри. В животе громко заурчало. Оставалось надеяться, что Иньиго Рамирес этого не услышал.
Де Лара приглашающим жестом указал на место по правую руку от себя.
— Присаживайтесь, разделите со мной трапезу — Он улыбнулся.
Хасинто в этой улыбке почудилась насмешка. Стереть бы ее с ненавистного лица!
Он подошел к столу и опустился на указанное место. Аромат жареного мяса — судя по всему, оленины, — сильнее защекотал ноздри. Захотелось тотчас наброситься на еду, но это было бы непристойно.
Дон Иньиго размашисто перекрестился.
— Благослови, Господи, нас и эти дары, которые мы вкушаем по твоим щедротам, и научи нас делиться хлебом и радостью.
Хасинто тоже осенил себя крестом и вторил:
— Благослови!
Можно было есть. Он так и сделал бы, находись в одиночестве. Но сейчас следовало дождаться, когда приступит к еде сеньор, а тот, как назло, не спешил.
— Я рад привечать сына Гарсии Варгаса в моем замке, — заговорил он. — Простите, что повторяюсь, но вы и впрямь очень напоминаете своего батюшку. Право, мне сложно называть его только вассалом, он столь многому меня научил… Был мне другом, наставником, почти отцом. Потому и на вас я смотрю как… — он усмехнулся и покачал головой, — почти как на младшего брата, а не оруженосца.
Вот еще! Неужели он думает, будто Хасинто в это поверит?!
Иньиго Рамирес помолчал и добавил:
— Кстати, помимо вас у меня их еще двое.
— Кого? — ляпнул Хасинто.
— Оруженосцев. Позже вы с ними познакомитесь.
Его кольнуло нечто похожее на ревность. Хотя, пожалуй, это не ревность вовсе, а гордыня. По наивности он полагал, будто ему и только ему оказана честь быть оруженосцем де Лары. Ерунда какая! Известно же, что у рикос омбрес бывает и пять, и десять эскудерос.
— А кто они? — он не удержался от ревнивого вопроса, но задал его небрежным тоном, выдавая за праздное любопытство.
— Как кто? Мои. Оруженосцы. Я же сказал: вы еще познакомитесь. — Де Лара поморщился, а Хасинто не понял: то ли сеньор недоволен его любопытством, то ли своими оруженосцами.
Дон Иньиго наконец зачерпнул похлебку и поднес ложку ко рту. Тогда и Хасинто приступил к трапезе, но с первым блюдом управился так быстро, что едва почувствовал его вкус, нисколько не наелся и теперь с легким недоумением взирал на пустую миску. Надо же, он и не подозревал, что настолько голоден! Зато сеньор, кажется, догадывался об этом, потому что бросил насмешливо-понимающий взгляд. Спустя несколько мгновений доел тоже, потянулся к оленине и, помогая себе ножом, оторвал от нее большой кусок на кости. Хасинто с радостью последовал его примеру. Поджаренная до цвета меди корочка вкусно хрустела на зубах, восхитительно-нежное мясо обволакивало небо и таяло на языке, даруя чудесное предвкушение сытости — то самое, которое лучше самой сытости.
Иньиго Рамирес швырнул псам обглоданную кость. Одна из гончих — та, что побольше и посильнее, — тут же прижала ее лапами к полу, принялась грызть. Вторая еле слышно заскулила. Впрочем, своей части пира ей не пришлось долго ждать: Хасинто как раз прожевал последний кусок и в свою очередь бросил кость собакам.
— Это Пака и Лопе. — Дон Иньиго кивнул на гончих. — Они брат с сестрой. Мои любимцы.
