— Ясно.
Иньиго Рамирес вздохнул и, опершись руками о кровать, тяжело поднялся. Затем выглянул за дверь. Скоро оттуда донеслись голоса, но слов Хасинто не разобрал.
Вернувшись, сеньор стянул сапоги и блио, остался лишь в нижней рубахе, но укладываться не спешил. Сидел на кровати и чего-то ждал. Чего именно, Хасинто понял через несколько минут, когда на пороге появился слуга. Он держал небольшой кувшин, в каких обычно хранили вино. Что же это, де Лара собрался пить сейчас, хотя и без того пьян после пира? Вроде бы именно от подобных поступков Гонсало просил его удержать.
— Ему отдай, — велел дон Иньиго, указав на Хасинто пальцем.
Слуга поставил кувшин возле шкур и тут же удалился. Хасинто в недоумении воззрился на де Лару.
— Пей, — велел тот. — Иначе до утра будешь мучиться.
— Сеньор, но…
— Я. Сказал. Пей.
Возражать и дальше он не посмел и сделал несколько глотков. Потом еще. Потом поставил кувшин и вопросительно глянул на дона Иньиго: выпивать все, наверное, необязательно? Но тот даже не смотрел в его сторону — взгляд был обращен на все еще раскаленную жаровню — Хасинто не забывал подбрасывать в нее угли.
Он выпил еще. Терпко-сладкое вино ласковым огнем разлилось по телу. Голову затуманило, она стала воздушной, а на плечи, напротив, навалилась приятная тяжесть. Даже дышать стало легче, и тревога отступила, спрятавшись в глубинах души. Рука по-прежнем болела, но беспокоила при этом меньше.
— Тебе лучше? — спросил де Лара.
— Да… Наверное…
— Хорошо. Сделай еще пару глотков, чтобы «наверное» превратилось в «точно». И ложись спать.
Он снова послушался. А потом неожиданно для себя самого спросил:
— Сеньор, а вы бы хотели знать, что будет дальше? Ну, в будущем?
— А что, по вашему, будет?
— Не знаю. Просто я подумал… — Он отхлебнул еще. — Если бы люди знали, как все может повернуться… Наверное, тогда жить стало бы проще.
— Тебе сложно живется?
— Нет… Или да. Н-не знаю. Вот если бы Диего знал заранее, что погибнет…
— А если бы обо всех возможных смертях знали его отец и мать — особенно мать — они бы единственного сына вообще никогда и никуда из родового замка не выпустили. Но достойная ли это жизнь для кабальеро? Ото всех бед не убережешься, Чинто, и, наверное, не нужно.
— Наверное… Но есть ведь еще всякие дурные помыслы или поступки. От них-то можно уберечься! Если знать. Ну вот когда я ехал к вам и… о плохом думал. А если бы з-заранее знал, то не грешил бы в м-мыслях и…
— Чинто, ты душу решил облегчить? — сеньор усмехнулся. — Мне все равно, что ты там думал. Мне важно, что ты думаешь сейчас. Еще важнее, что делаешь. Или не делаешь. А исповедоваться будешь перед падре.
— Да, сеньор, — Хасинто снова потянулся к кувшину. — И все же…
— Руки прочь, — процедил де Лара и добавил: — Довольно вина и довольно болтовни. Поставь кувшин на стол и — спать. Светает.
Хасинто глянул в окно: небо и впрямь посерело. Он убрал кувшин, потушил лампу и, подождав, пока Иньиго Рамирес уляжется, тоже распростерся на ложе.
— Доброй вам ночи, сеньор.
— Доброй ночи, — зевнув, откликнулся де Лара.
Когда Хасинто закрыл глаза, то голова закружилась. Неприятное ощущение. Впрочем, оно быстро прошло, и его затянуло в спасительный сон.
Утром третьего дня Иньиго Рамирес вместе с идальго Васкесом и шестью рыцарями покидал крепость. Эх, если бы Хасинто не был покалечен, сеньор наверняка взял и его. Ведь Гонсало сопровождает пленных, а Диего… Диего…
Хасинто опустил глаза, но тут же поднял, тряхнул головой и снова уставился в спины отъезжающим воинам. Дон Иньиго уже скрылся за воротами, а он все равно смотрел и смотрел ему вслед.
Пусть Господь убережет сеньора в пути, дарует ему удачу, вернет сына! Это всё, о чем Хасинто сейчас молит!
Знать бы, когда де Лара вернется. Чтобы не волноваться. До разрушенной крепости всего-то несколько часов верхом, но, возможно, оттуда Иньиго Рамиресу придется отправиться дальше. Так он сказал и, как в прошлый раз, прибавил:
— Не знаю, когда вернусь и вернусь ли.
Будто не мог ответить что-то определенное! Или хотя бы соврать. Можно подумать, не понимал, что о нем станут беспокоиться. Хасинто уже себе места не находил, хотя де Лара только-только скрылся за стеной. Что его там ждет? Неизвестность. Опасность. А возможно, и смерть.
Он бы многое отдал, чтобы разделить с сеньором и то, и другое, и даже третье. Mierda! Все из-за руки, да чтоб она… Нет, не нужно, чтоб отсохла. Тогда он навсегда останется калекой. Прости, Господи, что возроптал, не подумав.
Следующие дни тянулись так долго, что казалось, будто недели прошли. А ведь Хасинто почти всегда был чем-то занят — Алварес находил для него дело. Отвести лошадей в стойло или собак на псарню. Отыскать кого-то из вассалов. Отдать поручение слугам. Выяснить, все ли готово к трапезе. Обойти ночью крепость и проследить, чтобы все было спокойно.
Несмотря на занятость, тревога не отпускала. Начиная со второго дня с отъезда сеньора Хасинто нет-нет, да поглядывал на ворота и прислушивался, не загудит ли рог, не раздадутся ли возгласы. Но все было тихо…
Все было тихо и спустя пять дней. На шестой он услышал шум, гвалт и выбежал к воротам. Оказалось, что это всего лишь возвратились воины, сопровождавшие пленных.
Гонсало спешился, подошел к Хасинто и, скорее утверждая, чем спрашивая, произнес:
— Дон Иньиго не вернулся?
Хасинто покачал головой.
— Что ж, я этого ожидал, — вздохнул Гонсало.
— Почему? Вы говорили, что он вернется раньше вас.
— Я так думал. Но когда был у ибн Мансура, туда же явился явился дон Иньиго. А потом дальше поехал.
— Куда?
— Он не сказал.
Гонсало отвернулся и двинулся к конюшне. Наверняка тоже волновался, но не спешил делиться с Хасинто мыслями и догадками.
Оставалось мучиться неизвестностью и ждать, ждать…
Поздним вечером к Хасинто подошел ибн Якуб и сказал, что можно снять повязку. Наконец-то!
— Идемте за мной, юный идальго, — произнес мавр, увлекая его в сторону от замка.
Удивительно: Хасинто вроде исходил подворье вдоль и поперек, но сарацин привел в место вовсе незнакомое. Вокруг возвышались голые, лишенные хвои сосны. Будто скелеты! День вмиг погас, а между стволов пробился алый закатный свет, превратив скелеты в свечи.
— Дайте руку, — шепнул ибн Якуб.
Хасинто только что заметил, что лекарь одет по-сарацински: даже платок на голове накручен.
Вот мавр достает нож, цепляет повязку, а в следующее мгновение она просто исчезает. Странно. Хасинто опускает взгляд на руку: она расплывается перед глазами. Так сильно, что даже пальцы не пересчитать. Он щурится, всматривается и наконец видит… Видит, как на фоне сине-черной кожи копошатся белые черви.
