Пустота.
— Сеньор! — завопил он. — Дон Иньиго!
Эхо вторит «и-иго-о, и-иго-о». Вода с утробным чавканьем бьется о камни — плюх-плеск-хлюп — вот-вот сожрет, утянет в ненасытное чрево!
— Сеньор!
Кончики пальцев дрожат, по телу разливается ледяной страх.
— Дон Иньиго!
Нет мыслей, кроме одной: броситься в ненавистное озеро! Найти! Спасти!
Он ринулся к воде, уже собрался прыгнуть в нее, но что-то холодное и мокрое коснулось ступни. Хасинто вскрикнул и отскочил.
Это не «что-то» — это пальцы де Лары. Сеньор вынырнул и, опираясь о камни, вышел на берег.
Жив! Не утонул! Беда миновала! Слава Господу! От облегчения и радости чуть ноги не подкосились.
— До чего хорошо… — выдохнул де Лара.
Хорошо?! Значит, он довольный, сукин сын! Сволочь! Врезать бы!
Из груди вырвались хрипы: не то ярости, не то обиды.
— Чинто, что с тобой? — Иньиго Рамирес принялся выжимать воду из волос и камизы.
— Ненавижу…
— Чего?!
Сеньор аж замер, перестав скручивать подол рубахи, и вскинул ошарашенный взгляд.
Вот бы его ударить! Сначала ударить, а потом обнять и сказать, как рад видеть его живым!
— Ненавижу!
Как он посмел сказать такое?! Почему язык оказался быстрее разума?!
Хасинто рухнул на одно колено. Кажется, разбил его до крови, но сейчас это не имело значения.
— Простите, пожалуйста, простите, дон Иньиго! Я не хотел… Я не всерьез. Но вас видно не было. Я кричал, звал, а вас не было. Я испугался… сильно. А потом вы сразу оказались у берега, и я…
— Ладно, можешь не продолжать, — Де Лара положил руку на его голову и пробормотал: — Я слишком люблю плавать. Под водой тоже. Это странно, знаю. Я должен был предупредить. Не подумал. Моя вина. Не хотел тебя пугать. Встань же.
— Вы… не злитесь?
— На твое «ненавижу»? Нет, конечно. Оно ведь значило совсем иное. Почти противоположное. Встань. — Хасинто послушался. — А теперь переоденься в сухое. Дни жаркие, вечера прохладные. Простуженный эскудеро мне ни к чему.
Дон Иньиго, словно подавая пример, надел штаны с чулками, снял мокрую камизу. Тут Хасинто и заметил на его груди два бугрящихся шрама и совершенно неприлично на них уставился. Они были уродливы и — красивы: они говорили о воинской доблести. Сеньор проследил за его взглядом, затем провел пальцами по одному из рубцов и сказал:
— Да, это те самые. От бычьих рогов. Говорю же: до смерти останутся. Напоминание… — он усмехнулся и натянул сухую рубаху. — А ты что застыл? Я же сказал: переоденься.
— Да, сейчас.
Хасинто наконец оторвал глаза от сеньора и подошел к сваленной на берегу одежде. Только оказавшись в сухой рубахе, осознал, что и впрямь замерз. Хорошо, что захватил с собой плащ. Тем более что дон Иньиго и не думал сразу возвращаться в замок. Он уселся на еще теплые камни и устремил взгляд на скалы, почти черные — только у подножия плыл призрачно-белый туман, да на верхушках отплясывали багряными искрами последние лучи. Сеньор улыбался, лицо его казалось безмятежным, даже счастливым.
Плескалась вода, теперь ласковая, а не хищная, перекатывалась и шелестела галька, шуршал тревожимый ветром прошлогодний рогоз. Звуки убаюкивали, а тихая радость сеньора наполняла душу Хасинто спокойствием и, одновременно, зыбким и до странности приятным волнением.
— Я счастлив, когда вы такой… — прошептал Хасинто.
— Какой?
— Ну, не знаю… умиротворенный? Вот как это озеро в солнечный и безветренный день.
— Тебе бы хугларом быть, — рассмеялся де Лара и посмотрел на Хасинто. — Говоришь, как поешь. Ничего я не это… как ты там сказал? Умиротворенный? Слово-то какое выбрал! — он снова засмеялся. — Просто сегодня у меня такое чувство, будто только что вернулся домой. Даже о неудачных поисках забыл.
Он помрачнел и насупился.
Нет! Лишь бы не разрушилось волшебство! Лишь бы сеньор не думал о плохом!
— Удача еще придет!
— Брось, Чинто. Я не дурак. Знаю, что никто в это не верит.
— Я верю! Потому что…потому что верю в вас.
— Да? А вот я почти разуверился… Столько попыток — и все зря.
— Если вы ищете, значит, на то есть причина. Значит, рано или поздно найдете.
— Может быть…
Он отвернулся. Теперь Хасинто видел только чеканный профиль: нос с горбинкой, прямой высокий лоб и линию рта, уголки которого слегка опустились.
— Вы же не просто так ищете, сеньор. Не просто ребенка среди всех остальных детей… Вы знаете, кого и как искать.
— Наверное… Маленькая отметина на радужке… На левом глазу. Многие знают, что она есть. Никто не знает, где именно и как выглядит. А те, кто знали, погибли… Табита, кормилица, служанки… Остальные же неоднократно пытались подсунуть… не того.
— Вот видите! Есть примета. Значит, найдете! Когда-нибудь!
— Если он жив… — почти неслышно сказал де Лара и чуть громче добавил: — Спасибо, Чинто. Спасибо, что веришь. Вот и я пытаюсь. Иначе тяжело… Очень тяжело думать, что после меня никого не останется. Чем я прогневал Господа, что он забрал всех моих детей? Понимаешь? — всех! Даже бастрюков. А что если из-за них он и разгневался? Не знаю… Единственная надежда: может, хотя бы одного сына пощадил. Может, найти его — мое испытание? Вот и ищу. Ведь неспроста в Саньтьяго-де-Компостело мне было видение…
— Какое видение?
Де Лара помотал головой, поднялся и бросил:
— Пора возвращаться. Вечерню мы пропустили, но я должен успеть к трапезе. Обещал тетушке Беренгарии.
Похоже, дон Иньиго уже пожалел об откровенности. Это понятно: рыцарь может показать уязвимость или равному, или сеньору, или даме. Де Лара же открылся оруженосцу. Но Хасинто никому ничего не расскажет. Даже будь жив Диего, и ему бы не рассказал. Доверие сеньора бесценно!
* * *
Они снова сидят на берегу озера, оба только в штанах: вечер теплый. Хасинто смотрит на шрамы на груди де Лары, а тот говорит:
— Бык оставил. До самой смерти.
Хасинто смотрит на них, а потом касается ладонью. Это приятно. Кожа сеньора влажная после воды, но горячая.
— Напоминание, — шепчет дон Иньиго.
— Напоминание, — вторит Хасинто и касается его груди, изуродованной рубцами.
Они — прекрасны! Сеньор — прекрасен! Он лучший! Из мужей, из воинов, из всех людей! Хасинто отдаст за него и жизнь, и честь, и… вообще все.
Де Лара не отстраняется, лишь слегка откидывает голову. Хасинто наклоняется, целует шрамы, а потом скользит губами вверх: касается ключиц, выемки между ними… Сеньор перебирает пальцами его волосы и, щекоча, проводит ладонью по тыльной стороне его шеи и ниже — по обнаженной спине. Что-то темное, теплое, влажное обволакивает тело. Голова плывет. Сладкое напряжение, наваждение, истома. И так хорошо-хорошо…
