— Нет! — слышит Хасинто собственный крик и, задыхаясь, подскакивает на кровати. — Нет-нет-нет! Нет!
Он мотает головой, капельки пота разлетаются в стороны. Откидывает одеяло. Рубаха стоит колом.
Нет! Такого не может быть! Не должно быть! Никогда! Ни за что! Дьявол! Дьявол! Это все он! Отец лжи добрался до Хасинто, послал греховное видение! Нет!
Он скатился с кровати. Путаясь в рукавах, сбросил камизу. Почти ничего не видя из-за злых слез, все-таки нашел веревку. Трясущимися руками завязал на ней пять — нет, десять узлов. Пал на колени перед крестом и…
— А-а-а!
Самодельный хлыст рассек спину. Так тебе, дьявол! Изыди! Изыди!
Еще удар. Изо всех сил. Еще крик. Снова удар. И молитва — быстро-быстро, на одном дыхании:
— Каюсь перед Богом всемогущим, блаженной Марией вечной Девственницей, блаженным Михаилом Архангелом, блаженным Иоанном Крестителем, перед святыми Апостолами Петром и Павлом, всеми Святыми, ибо много грешил в помыслах, словах и делах. Моя вина, моя вина, моя величайшая вина…
[28]
Удар! Больно. Хорошо, что больно. Нужно еще сильнее, еще больнее!
А потом строгий пост и ежедневные молитвы, и ежедневные истязания плоти. А еще исповедь и причастие. Только так удастся изгнать беса. Если удастся…
Конечно же удастся! Не может быть иначе! Известно, что охотнее всего дьявол искушает праведников, потому избрал его своей жертвой: ведь Хасинто, узнав о смерти Мариты, навсегда отказался от плотских утех.
Ничего у Асмодея — демона похоти — не выйдет! Нет ему воли! С Божьей помощью Хасинто его одолеет! Главное, не сдаваться, соблюдать аскезу и молиться, молиться… Прямо сейчас он и начнет.
Что? Нужно идти на ристалище и тренироваться? Да. Но не сегодня. Сегодня он будет молиться. Весь день. До вечерни. А потом всю ночь. И не видеть, не видеть, не видеть сеньора! Это — главное!
Удар. По спине потекла теплая струйка. Это кровь. Хорошо. На, получи еще, демон!
Стук в дверь раздался совсем не вовремя.
Не отвечать? Но все знают, что он здесь, ведь никто не видел его выходящим. Придется откликнуться.
— Кто там?
— Ордоньо!
Гаденыш! Да что за проклятие?! Теперь на подмогу Асмодею придет и демон гнева!
— Чего тебе нужно?
— Мне ничего. Это сеньор за тобой послал.
— Скажи: я хочу провести день в молитве.
— Хорошо. Так и скажу.
Хасинто замер и прислушался: недруг ушел от двери — шаги, сначала громкие, стали тише, а потом вовсе исчезли.
Удар! Молитва:
— Моя вина, моя вина, моя величайшая вина. Молю Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых молиться обо мне Господу Богу нашему. Аминь.
Горячо! Как горячо! Изыди, демон!
Снова стук в дверь и слова:
— Чинто, открывай!
Это голос де Лары. Mierda!
Хасинто облачился в рубаху, ткань тут же прилипла к спине. Ну и ладно: он же не собирается поворачиваться к сеньору спиной, значит, тот ничего не заметит и не поймет.
Открыв дверь, он взглянул на дона Иньиго и… тут же во всех красках вспомнил сон. Лицо запылало, а глаза Хасинто вовсе не знал, куда прятать. Лучшее, что мог сделать — опустить голову. Лишь бы не смотреть на де Лару, не видеть ни его лицо, ни его котту, под которой скрывались те шрамы… те, которые он целовал… Нет! Хватит вспоминать об этом!
— Вижу, тебе совестно, что не пришел на воинскую площадку, — сказал дон Иньиго.
Ох, знал бы он, из-за чего Хасинто на самом деле совестно! Нет, лучше пусть не знает…
— Простите, сеньор.
— Ордоньо сказал, ты занедужил. Я решил тебя проведать. Неужели вчера все-таки застудился?
— Что?! Нет! Он опять солгал! Я не болен!
— Вот как? Тогда я жду объяснений.
— Мне сегодня приснился… приснился Диего. — Господи, прости за ложь! Но, может, ложь во спасение не совсем ложь? — Я хотел молиться за него весь день…
— Тебе стоило бы сказать Ордоньо спасибо и подыграть, а не обвинять его во лжи. Болезнь — серьезный повод. А молитвы… Оставь их святым отцам. А наша с тобой служба Господу в другом.
— В чем?
Вот же глупость он спросил! А все для того, чтобы отсрочить миг, когда придется идти за сеньором, а потом смотреть на него и краснеть.
— Как это в чем? — хмыкнул дон Иньиго и бросил: — В борьбе с неверными, конечно. Давай, одевайся и спускайся во двор. Живо. А Диего… я попрошу падре, чтобы провел по нему и другим павшим мессу. Святой отец не откажет. Но ты понял, Чинто? Живо! Я, не торопясь, выйду из замка. Когда обернусь, ты должен стоять передо мной.
Не дожидаясь ответа, сеньор ушел.
Проклятье! Трижды проклятье! Льняная камиза щипала, раздражала кожу спины! Почесать бы, но будет только хуже. А когда соленый пот потечет, станет вовсе невыносимо! Проклятье!
Но разве не этого он хотел? Чем сильнее телесные муки, тем слабее демон.
Хасинто стремглав надел котту, опоясался мечом и выскочил из комнаты, даже не закрыв за собой дверь. Сеньор сказал, что когда обернется, желает его видеть перед собой. Значит, увидит.
Глава 9
Он бегал вокруг воинской площадки, облаченный в грубую нижнюю рубаху, шерстяную котту и кольчугу. Спина горела, будто под одежду насыпали угли из жаровни: боль напоминала и о ночном позоре, и об утреннем искуплении. Вдобавок Ордоньо дышал в затылок — вот-вот догонит и перегонит! Если бы на месте этого пажа был другой, Хасинто не стал бы упорствовать и уступил. Но гаденышу проиграть не мог просто потому, что не мог. Пусть спина хоть в адском пламени сгорает — он не позволит мерзавцу вырваться вперед! Только бы сил хватило.
Везет же Гонсало! Он давно отмучался. Лет этак десять назад. Стал настоящим воином и теперь тренируется в свободное время либо сам по себе, либо с доном Иньиго и другими рыцарями.
Когда, ну когда прозвучит вожделенное «довольно, стоять»?
Наконец сеньор это сказал:
— Достаточно. Берите палки, — он и сам взял одну. — Хасинто и Ордоньо против меня. Сантьяго и Фабрицио друг против друга.
Хуже не придумать! Мало того, что он и подлец будут сражаться заодно, так еще и против сеньора. Сеньора, при взгляде на которого в памяти всплывает грязный сон. Шрамы, ключицы, подбородок и нижняя чуть оттопыренная губа… Вот дерьмо! Дерьмо!
— К бою! — велел де Лара.
Хасинто позорно проиграл. Сеньор двумя ударами палки вывел его из боя. С Ордоньо сражался куда дольше, и паж, когда все-таки был побежден, окинул Хасинто взглядом, полным презрения и превосходства. Дурак! Он просто не знал… Не знал, как мучительно смотреть на дона Иньиго, следить за его движениями и — пытаться не вспоминать. Шрамы, ключицы, выемку между ними… Будь все проклято! Зарыться бы в укромном уголке, никого не видеть, не слышать, ни о ком не думать.
