Сон! Что снилось?
Хасинто отбросил одеяло, вскочил с кровати и нахмурился, пытаясь вспомнить.
Так. В полночь он обошел двор и замок. Поднялся к себе, раскидал большую часть мяты по полу — Пакито вместо нескольких веточек притащил целый веник. Хасинто еще усомнился, правда ли это мята и переспросил. Серв сказал, что такую травку на глаз и нюх определяет, хоть и неумный. Пришлось ему поверить. Он пожевал горько-леденящие листики, как велел ибн Якуб, затем помолился и лег в постель.
Уснуть мешали навязчивые и невеселые мысли; Хасинто долго ворочался, прежде чем усталость победила, тревога улеглась, а сознание померкло.
Следующее воспоминание — стена, рассвет. Выходит, ему ничего не снилось, хвала Пресвятой Деве. То ли мята подействовала (если это была она), то ли демон испугался молитв и хлыста, потому сбежал обратно в пекло.
Хасинто поежился от утренней прохлады и подошел к окну. Подворье пустовало. Значит, рассветный рог точно не гудел, и можно еще немного поваляться в кровати. Хотя нет, нельзя. Вдруг за короткое время все-таки приснится срамной сон? Хасинто не готов это проверять. Лучше займется чем-нибудь: например, проедется по окрестностям, сейчас спокойным, тихим, дремотным.
* * *
Дон Иньиго и кабальерос вернулись с богатой добычей на четвертый день. Только! На четвертый! Наконец-то.
Хасинто вышел, почти выбежал к воротам, встречая сеньора. Когда его увидел, губы сами собой расползлись в улыбке. Наверное, со стороны она выглядела глупо-наивной — и пусть. Так радостно, что де Лара вернулся! Даже обида забылась.
Спешившись, дон Иньиго отдал лошадь Гонсало, погладил сидящую на руке орлицу, потом глянул на Хасинто и улыбнулся.
— Как ты? Надеюсь, не заскучал без нас.
— Скучал! Очень скучал!
— Что же: не нашел себе дела?
Вот дьявол! Сеньор все не так понял.
— Нашел, конечно! Я не от безделья заскучал. Я всегда был занят. Но я скучал по… вам. По всем вам! Многие уехали охотиться. Замок будто опустел. К тому же вы не предупредили меня, ничего не сказали.
— Хм… А должен был?
— Нет, что вы! Я не к тому…
Де Лара рассмеялся.
— Ладно, Чинто, я тебя просто дразню. Ты хворал, вот я и не стал беспокоить.
— Я не хворал!
— Не спорь, сделай милость.
Иньиго Рамирес поморщился и перевел взгляд на главного сокольничего. Тот сразу приблизился, забрал Торменду, и сеньор с видимым облегчением стянул рукавицу и опустил руку.
— Чинто, ступай, помогите с добычей. Ее, как видишь, немало. Вечером будет славный пир.
— Да, сеньор!
Он бросился к рыцарям и слугам: и те, и другие волочили в замок, а потом на кухню оленей, кабанов, ланей. Некоторые туши были уже обескровлены и выпотрошены, другие источали остро-кислый запах свежей крови. Да уж, охота удалась на славу. Жаль, как жаль, что Хасинто ее пропустил!
На пиру прислуживали он и Сантьяго. Гонсало и Ордоньо сеньор освободил до утра. Отлично! Не хотелось бы видеть торжествующий взгляд гаденыша, тем более сегодня. Хасинто и так не по себе. Радость от возвращения Иньиго Рамиреса скрадывается из-за мерзкого чувства обделенности. Не очень-то приятно слышать, как рыцари обсуждают охоту, на которой его не было. Они говорят о доблести друг друга, шутят, вспоминают смешные случаи и опасные. Хасинто же остается лишь сожалеть, что он во всем этом не только не участвовал, но даже не видел. Провел весь день у мавра, разучивая слова неверных. Причем половину из них уже забыл.
Больше такого не повторится! Даже если он взаправду заболеет, все равно не упустит сеньора из виду и приложит все силы, чтобы скрыть телесный недуг.
Завтра он встанет раньше всех и с самого утра пойдет тренироваться. Чтобы де Лара видел: Хасинто здоров и полон сил. Так и будет!
* * *
Прелестница Рената выглядывает из-за кустов бузины и призывно улыбается. В саду больше никого нет. Не ответить на призыв невозможно.
Хасинто бросается к ней, но девица мчится прочь, смеясь и оглядываясь на бегу. Нет, ей не уйти!
Он несется вдогонку. Еще чуть-чуть — и настигнет! Протянет ладонь, ухватит развратницу за тугие косы, намотает их на руку, прижмет к себе вожделенную плоть!
Вот — Рената в его объятиях. Сейчас он сорвет с ее губ поцелуй, а с тела — одежду!
Но почему-то девицу не удается удержать, она ускользает. Потом вовсе исчезает, а сеньор берет лицо Хасинто в свои ладони и большим пальцем проводит по губам.
Сеньор… Откуда он здесь?
— Не думай об этом, Чинто, — глухим и чуть хриплым голосом шепчет де Лара. — Разве ты не рад мне?
Голова кружится, колени трясутся, а ноги немеют. По телу пробегает жаркая волна.
— Рад… Счастлив… Мой сеньор… Я так скучал! Мой сеньор!
Иньиго Рамирес гладит его по лбу и щекам, волосам и шее, ласкает руки, плечи, спину. А Хасинто целует, целует горячие ладони. Обнимает, кладет голову ему на грудь и закрывает глаза, растворяясь в нежности, упиваясь ею, впитывая в себя!
Осмелев, припадает губами к губам сеньора — мягким и жестким одновременно. Голова кружится все сильней, а тело слабеет и становится невесомым. Вот-вот улетит в поднебесье! А поцелуй слаще меда, больше жизни! Он пьянит пуще вина!
— Сеньор… — выдыхает Хасинто. — Мой сеньор…
— Мой сеньор… — пробормотал он на излете сновидения и — проснулся.
На сердце было легко и радостно, хотелось улыбаться. Что-то приятное снилось. Что-то про дона Иньиго…
Что?
Смутное воспоминание неприятным холодком прокралось в голову. Спустя миг обрело четкость, ледяной змеей опутало душу и сдавило сердце. В паху же было жарко-жарко. Ясно, почему. Это опять случилось!
По щекам потекли слезы. Хасинто заплакал от презрения к себе, от страха и отчаяния — не мог остановиться.
Он один на один со своей болью. Никто не поможет, никто не спасет. Никто и не узнает о его беде — таким не делятся. Даже перед местным падре душу не облегчить, не исповедаться. Придется бороться с дьявольским искушением в одиночку.
В прошлый раз он был к себе недостаточно суров, недостаточно истязал плоть. Вместо чтения покаянных молитв весь день учил язык неверных. Пусть из благих побуждений. но учил. Неудивительно, что грязь и срам вернулись. Но отныне демону не будет пощады! Хасинто все-таки начнет блюсти пост и, уповая на Господа, каждый день посещать мессы. Не только вечерние.
Он слез с кровати, схватил веревку-плеть и, опустившись на колени перед крестом, стянул камизу.
Замах, удар. Узлы веревки содрали кожу, еще не до конца зажившую после того раза. Хасинто сжал зубы, чтобы не вскрикнуть, и зашептал:
