— Что это?
Прикосновение отозвалось горячей тяжестью внизу живота, по коже побежали мурашки. Вот погань! До сих пор такое случалось только во сне. Сейчас произошло наяву…
Хасинто — омерзительный грешник! Самому от себя противно! Он хуже язычников. Те хотя бы не знают, что творят. А он знает, понимает, борется — и все равно проигрывает.
Не разрыдаться бы. Унять взбесившееся сердце, тяжелое шумное дыхание…
— Что это? — повторил сеньор чуть громче. — Кто избил моего эскудеро? Кто посмел?
Проклятье! Иссеченная кожа уже не болела. Он и не подумал, что следы от самодельной плети видны, и сеньор их заметит.
— О чем вы? Я не понимаю… — пробормотал Хасинто.
Де Лара рывком развернул его к себе и, сдвинув брови, отчеканил:
— Все вы понимаете. Следы от хлыста. Откуда?
— А… Они давнишние. С детства.
Хасинто опомниться не успел, как схлопотал удар по щеке. Зубы клацнули друг о друга, резцы царапнули язык — на нем тут же появился привкус крови.
— Не смей лгать, — процедил де Лара. — Следы свежие. И раньше их не было. Кто посмел? Признавайся!
— Никто, клянусь. — Сеньор вновь угрожающе приподнял руку, и Хасинто поспешил добавить: — Это я сам… Сам себя бил.
— Что? Что ты делал?! — Иньиго Рамирес отшатнулся и уставился на него, как на безумца. — Совсем сдурел?
— Нет. Просто я согрешил. Поэтому…
Де Лара покачал головой и с издевкой спросил:
— Позвольте узнать, Гарсиас: что такого страшного вы натворили в столь юные годы? Убивали христианских младенцев? Насильничали их матерей? Поклонялись дьяволу? Отчего вам не хватило исповеди и обычного покаяния?
— Я ничего не натворил… Ничего сильно плохого. Но я согрешил в мыслях.
И вам, мой сеньор, лучше не знать, какие то были мысли…
— Ах, в мыслях! — с неприятной, даже глумливой ухмылкой воскликнул де Лара, но тут же посерьезнел. Насмешка во взгляде сменилась обеспокоенностью. — Монастырь не пошел тебе на пользу. Надо было тебя раньше оттуда забрать… Скажи: может, ты еще и не ешь ничего толком? Блюдешь строгий пост?
Хасинто кивнул и отвел взгляд.
— Чинто-Чинто, мой эскудеро должен сражаться в битвах, защищать меня и помогать товарищам. Как ты намерен это делать, если ослабеешь телом? Я уже говорил: наше служение Господу — в войне с Его врагами. Остальное оставь монахам. Понял?
— Да, сеньор.
— Надеюсь. Потому что если нет… — он надвинулся на Хасинто и сузил глаза. — Если я еще хоть раз замечу нечто подобное — сам тебя хлыстом отхожу и сделаю это прилюдно, уверяю.
Нет! Такого позора не выдержать! Страшно представить, как после этого все станут на него смотреть: с унизительной жалостью, или презрением, или злорадством. Особенно гаденыш.
Хасинто опустил голову, сглотнул застрявший в горле комок и прохрипел:
— Я понял, сеньор.
— Вот и хорошо. Теперь одевайся и поехали.
Де Лара подошел к кобыле, собираясь на нее вскочить, а Хасинто поймал себя на том, что снова любуется сеньором: его движениями, его телом. Нельзя! Сон — и то погань, а явь… Господи! Огради от лукавого! Спаси! Больше некому. Хасинто один. Как больно, как страшно остаться наедине со своим грехом. Господи! Нет спасения. Помоги!
Мысль — быстрая, как молния.
— Дон Иньиго! Можно вас попросить?
Де Лара вынул ногу из стремени и обернулся.
— Да, в чем дело?
— Однажды вы пообещали, что отпустите меня навестить матушку.
— Я помню.
Де Лара только вопросительно приподнял брови, явно ожидая продолжения. Хотя не мог не догадываться, о чем просьба.
— Я подумал… Может, вы позволите к ней съездить?
— Когда?
— Когда скажете. Если вообще разрешите.
— Но я спрашиваю тебя: когда хочешь поехать?
— Хоть завтра. Если можно…
— Ладно. Можно. Жду тебя обратно на седьмой день. Надеюсь, ты и правда хочешь навестить матушку. И делаешь это не потому, что там, вдали отсюда, никто не помешает заниматься этим… — он поморщился и махнул рукой в его сторону. — Заниматься самоистязанием.
— Дон Иньиго, раз вы запретили, я не посмею нарушить запрет. Как бы далеко ни находился. Клянусь.
Зато там, в родовом имении, Хасинто никто не указ. Он сможет выехать из замка, явиться к какому-нибудь деревенскому падре и, не открывая имени, наконец-то исповедаться. Принять епитимью и получить отпущение грехов. А главное, отпущение того греха, который до сих пор был скрыт ото всех, даже от служителей Божьих. Как знать, может, именно поэтому демон мучил так нещадно?
— Я верю. Передай мое почтение сеньоре Леонеле, — сказал де Лара и улыбнулся.
От его улыбки полегчало и потеплело на сердце.
Сеньор, мой сеньор. Ну зачем вы такой добрый?
Хасинто выехал из замка еще до полудня. Впереди — путь домой, над головой — беременное грозой небо. Оно вот-вот придавит своим брюхом и крошечную деревню на горизонте, и буковую рощу, где часто охотились с соколами, и недалекую горную цепь, за которой лежат владения де Вела, оставшиеся без наследника. Без Диего.
Вот бы небо обрушилось на мир, разродилось дождем! Если же ливень утопит Хасинто — будет вовсе славно. Может, смоет все грехи.
Жаль только, что по хотению людей небеса на землю не падают…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
