Сегодня, когда мы знаем, чем закончилась эта «самоволка» Наполеона и как быстро ему удалось стать сначала Первым консулом, а вскоре и императором французов, конечно, легко говорить о том, что его решение о возвращении во Францию было гениальным и своевременным. Но ведь все могло закончиться совсем по-другому. Директория, несмотря на отсутствие поддержки в обществе, все еще оставалась у власти. И если она, опасаясь популярности молодого генерала, хотела избавиться от него, более года тому назад отправив в далекий и рискованный поход, то что мешало ей теперь привлечь его к ответу как дезертира и навсегда расправиться с зарвавшимся «корсиканским выскочкой»? Но вместо этого вскоре после его появления в Париже правительство Директории устроило пышный банкет в честь… «празднования успеха в Египте».
Как же удалось полководцу очевидное бегство от поражения превратить в триумф?
Все объясняется очень просто. Не только во время Египетской кампании но и на протяжении всей своей военной и политической карьеры Наполеон проявлял удивительное умение выдавать плохие новости за хорошие, а хорошие — за триумф. И это его качество действительно можно считать гениальным. Вернувшись из Египта, он с обезоруживающей простотой и без всякого стеснения нарисовал перед парижанами радужную картинку своих завоеваний: «…он находился вне Европы 16 месяцев и 20 дней. За этот короткий срок он овладел Мальтой, завоевал Нижний и Верхний Египет; уничтожил две турецкие армии; захватил их командующего, обоз, полевую артиллерию; опустошил Палестину и Галилею и заложил прочный фундамент великолепнейшей колонии. Он привел науки и искусства к их колыбели». Кстати, точно так же позднее Бонапарт будет говорить и о гибельной для французской армии кампании 1812 года: «Я разбил русских во всех пунктах». Еще позже он с такой же интонацией скажет о Лейпцигской битве, в которой окончательно потеряет Европу: «Французская армия вышла победительницею». Все это расходилось с реальностью, но ему почему-то верили. Уж очень убедительным был его рассказ о далекой стране, о которой европейцы знали лишь понаслышке. «Египет, — писал Бонапарт правительству, — огражден от любого вторжения и полностью принадлежит нам!.. Газеты я получил лишь в конце июля и тотчас вышел в море. Об опасности и не думал, мое место было там, где мое присутствие казалось мне наиболее необходимым. Это чувство заставило бы меня обойтись и без фрегата и, завернувшись в плащ, лечь на дно первой попавшейся лодки. Я оставил Египет в надежных руках генерала Клебера. Когда я уезжал, вся страна была залита водой: Нил никогда не был так прекрасен за последние пятьдесят лет». После таких пафосных реляций не приходится удивляться ни банкету, ни тому, что улица Шантерен, где находился особняк Бонапарта и Жозефины, в честь его побед была переименована в улицу Виктуар. А еще в том же 1799 г. «триумф» полководца был запечатлен в двух медалях. Одна называлась гордо и величаво — «Бонапарт — освободитель Египта», на другой этот «освободитель» был изображен как римский император, въезжающим в Египет на колеснице, запряженной… верблюдом.
В действительности же Египетский поход Бонапарта, продиктованный англо-французским соперничеством, принес немало несчастий как арабскому миру, так и самим французам. Победы, одержанные им над мамелюками, не стали для египтян «освобождением от поработителей», а самой Франции стоили многочисленных жертв. Наполеону не удалось ни организовать «великую революцию» на Востоке, ни создать там свою колониальную империю с цветущей экономикой. Единственным положительным моментом можно считать привнесение в страны Востока духа новой Европы, огромную исследовательскую работу, проделанную французскими учеными по изучению египетских древностей. «То, что было собрано французскими учеными в Египте, — справедливо пишет Д. Куприянов, — невозможно переоценить — этот груз знаний и тайн привел не только к появлению множества новых научных областей (например, египтологии, произведшей революцию в истории), но и к перелому в жизни человечества».
После того как 24 декабря 1799 г. Наполеон стал Первым консулом Франции, ни о каком возвращении к оставленной им в Египте армии не могло быть и речи. Да и возвращаться было уже не к кому: 15 сентября 1801 г. после подписания мира между Англией и Францией последний французский солдат покинул эту страну. Египетская авантюра бесславно закончилась. Но и после этого, как писал А. Иванов, «Первый консул изучал возможности нового вторжения в Африку и Азию». Правда, позднее его внимание переключилось на американский континент. Но прежде чем углубиться в перипетии колониальных захватов там, давайте ненадолго вернемся к периоду Итальянских кампаний и тому, как Наполеон путем завоевательных походов пытался всю Европу превратить в своеобразную французскую колонию.
«Дочерние республики», или Колонизация по-наполеоновски
Сразу оговорим: речь здесь пойдет не о колониях в прямом смысле этого слова, то есть не о зависимых территориях, находящихся под властью иностранного государства (метрополии), не имеющих самостоятельной политической и экономической власти и управляемых на основе особого режима. Так называемые «дочерние республики», массово создаваемые Наполеоном в Европе на основе захвата и «перекраивания» территорий европейских государств, были де-юре суверенными, а де-факто… Впрочем, обо всем по порядку.
Свою всеевропейскую империю император французов создавал путем завоевательных походов на протяжении 1800–1812 годов. Но начало ей было положено еще весной 1796 г., когда молодой генерал во главе Итальянской армии в течение двух недель в шести сражениях разбил австрийские войска и вошел в Милан, а к июню полностью очистил от них Ломбардию. Успеху этой военной кампании, как отмечал А. Манфред, способствовали главным образом «предельная быстрота и маневренность», высокий темп наступательных операций. Но немалое значение имело и то, что в стране «по мере продвижения французских войск росли антифеодальные, антиабсолютистские настроения», являвшиеся следствием Великой французской революции и провозглашения Первой Французской республики. Поэтому итальянцы восторженно встречали солдат Наполеона как освободителей, избавляющих их от австрийского владычества, несущих им республиканские идеалы свободы, равенства и братства, за которые они были готовы бороться бок о бок с французами. Сам же генерал поначалу отнесся несколько настороженно к идее «революционизировать» Пьемонт, Ломбардию или другие итальянские области. Но очень скоро, как пишет Манфред, понял, что «итальянская революция становилась союзником в войне против феодальной империи Габсбургов», а значит ее целесообразно было бы всячески поддерживать.
Особенно большое стремление к независимости и свободе обнаружилось в революционном движении жителей Ломбардии. В связи с этим, по словам историка, Наполеон срочно запросил инструкции от Директории: «Если народ потребует организации республики, должно ли ее предоставить? Вот вопрос, который вы должны решать и сообщать о своих намерениях. Эта страна гораздо более патриотична, чем Пьемонт, и она более созрела для свободы». В результате в 1797 г. на территории Ломбардии была создана Цизальпинская республика — «дочернее» государство-сателлит Первой Французской республики. Оно было «сшито» по образу лоскутного одеяла, путем соединения уже существовавших до этого Транспаданской и Циспаданской республик и включало, помимо Ломбардии, Модену, герцогство Масса и Каррара, а также отнятые от Папской области Болонью, Феррару и Романью, часть герцогства Парма и (с осени 1797 г.) часть швейцарского кантона Граубюнден.
