В то же время нужно признать и то, что насильственное «офранцуживание» страны имело также обратную, негативную сторону. Как справедливо отмечал Роман Тиса, «колониальная действительность Алжира существенно отличалась от реалий метрополии, и Франция в Алжире существовала только для меньшинства». А вот большинство алжирцев, занимавшихся в основном сельским хозяйством и ремесленным промыслом, вместо приобщения к «французской цивилизации» лишились и земель, и работы, и традиционного уклада жизни. Чтобы понять, насколько серьезны и велики были их потери, достаточно ознакомиться лишь с некоторыми фактами, приведенными историками. Так, Р. Г. Ланда пишет: «По очень грубым и приблизительным расчетам, в результате завоеваний и колонизации в собственности коренных жителей Алжира осталось не более 47,3 % всей территории страны. Остальная часть перешла во владения колонистов, крупных концессионеров и французского государства». А Р. Тиса конкретизирует эти земельные потери следующим образом: «С 1830 по 1940 год колонизированные потеряли 3 445 000 гектаров земли. По состоянию на 1954 год из 10,4 млн га обрабатываемой земли 2,7 млн га (26 %) принадлежало 22 тыс. землевладельцев-французов (3,3 % от общего числа землевладельцев), большинство из которых (9 тыс. человек) владело участками площадью более 100 га. У 631 тыс. землевладельцев-мусульман было 7,7 млн га земли наделами преимущественно по 1–10 га и меньше (таких малоземельных крестьян-бедняков насчитывалось около 440 тыс.; их называли феллахами). 571 тыс. алжирцев были безземельными сезонными сельскохозяйственными рабочими, главным образом хаммессами, то есть работающими за 1/5–1/10 часть урожая, образуя таким образом массу сельского пролетариата». Что касается ремесленного производства, то начавшийся после захвата Алжира ввоз в него дешевых европейских промышленных товаров привел его к полному упадку. В результате мусульманское население страны повсеместно страдало от хронической безработицы, отсутствия медицинского обслуживания, а зачастую просто от голода.
Одной из причин, которой колонизаторы пытались оправдать низкий уровень жизни мусульманского населения Алжира, была якобы их безграмотность и отсталость. Но оказывается, что на момент их прихода в страну дела с образованием в ней обстояли не так уж плохо. Как писал А. Б. Широкорад, «в 1834 г. французский генерал доносил, что в Алжире поголовная грамотность и в каждой деревне как минимум две мусульманские школы». Кроме того, арабы и другие мусульмане издавали свои книги, газеты, создавали религиозные и политические объединения. А вот данные на конец «золотого века»: «в начале 1950-х гг. в стране проживало более 8 млн мусульман (арабов и берберов), 90 % из которых были неграмотны»
[21].
Но самым унизительным и нетерпимым было политическое бесправие, которое испытывали простые алжирцы в течение всего 130-летнего периода своего закабаления. Несмотря на то что страна и была объявлена территорией Франции, французское гражданство в ней имели только «черноногие». И хотя в 1865 г. по декрету Сената Франции алжирцы были провозглашены французскими подданными, гражданских прав они так и не получили. Вернее, они могли быть им предоставлены, но только на особых условиях, а именно в случае их отказа от исламского права, религии и традиций. Но это не мешало представителям власти называть такие дискриминационные требования демократическим выбором. Особенно лицемерными были заявления Наполеона III, который, посетив в 1860-м и в 1865 г. Алжир, провозгласил: «Алжир не просто колония, но арабское королевство. Туземцы имеют равное с колонистами право на мое покровительство, и я в такой же мере император арабов, как и император французов».
В действительности же с 1881 г. коренное население колонии подчинялось так называемому «Туземному кодексу», который содержал список запретов, за нарушение которых оно подвергалось наказаниям без суда и следствия. Как пишет Т. Н. Гончарова, согласно ему, алжирцам запрещалось «объединяться в политические партии и профсоюзы, занимать административные должности, издавать газеты на арабском языке, устраивать несанкционированные сборища, покидать территорию поселения без особого на то разрешения и т. д.». В то же время правовое поле колонистов только расширялось. По свидетельству Р. Г. Ланды, «после издания в 1889 г. декрета об автоматическом предоставлении французского гражданства всем алжирским европейцам, родившимся в Алжире и достигшим 20 лет, стало весьма трудно учитывать точное соотношение между французами и нефранцузами по происхождению, так как любой европеец или еврей, родившийся в Алжире, во всех статистических сведениях числился под рубрикой «француз»». Вот эта-то «многочисленность и длительность проживания в стране этого меньшинства, — по мнению историка, — породила у него совершенно превратное представление об истинном положении вещей». В результате чего «лозунг «Алжир — это Франция» настолько глубоко засел в сознании подавляющего большинства алжирских европейцев», что стал впоследствии одним из главных их требований в ходе алжиро-французской войны.
Между тем коренное население страны было не только бесправным. По словам Р. Тисы, оно лишилось «культуры и идентичности», ибо «ему отказывали в самостоятельной истории, независимой от истории колонизатора». «Вся работа идеологической машины в метрополии, — пишет он, — была направлена на создание и укрепление представления, что до прихода поселенца колонизированный просто не существовал, что он был никем. Колонизатор ввел его в историю, наполнил его жизнь смыслом, сделал его полноценным. Без колонизатора колонизированный ничто». Примириться с этим алжирцы не могли и не хотели.
Время от времени в стране вспыхивали мятежи и восстания против французов, тем паче, что поводов для них имелось предостаточно. К примеру, одним из них стал случай с наказанием французскими военными секретаря одного арабского начальника, произошедший в начале 1864 года. За незначительную провинность ему присудили нанесение палочных ударов. Это наказание, считающееся у арабов самым позорным и никогда не применяемое к свободным людям, возбудило вооруженное восстание сначала в южной части провинции Орана, а потом перекинулось на племена арабов в округе Богари.
А в 1871–1872 гг. против французского господства арабы и берберы выступили совместно под руководством правителя округа Меджана — Мухаммеда Мукрани. На сей раз восстание было вызвано политикой колониальных властей по захвату земель и отправке алжирцев во Францию в качестве солдат для французской армии. (Здесь стоит пояснить, что традиционный кадровый голод в солдатах попытался утолить за счет туземцев еще де Бурмон. В 1830 г. после капитуляции дея Хусейна он принял на французскую службу 500 берберских солдат из племени зуауа. Именно от их названия образовался термин «зуавы», которым стали называть воинов элитных частей легкой пехоты французских колониальных войск. Использование Францией алжирских наемников продолжалось вплоть до обретения Алжиром независимости.) Восстание алжирских феллахов и бедуинов, начавшееся в 1871 г., сразу после поражения Франции во франко-прусской войне, поставило под угрозу колониальный режим в Алжире: ведь в нем участвовало около 150 тыс. человек, которым в результате 300 боестолкновений удалось овладеть почти всей восточной частью Алжира. Но разобщенность сил повстанцев, гибель их руководителя и переброска в помощь властям подкреплений из Франции привели в начале следующего года к подавлению восстания.
