Но и эту цифру не считают достоверной ни очевидцы и участники восстания, ни историки. Не вносят ясность в этот вопрос и заявления лидеров отдельных партий: руководство Французской коммунистической партии (ФКП) определило число убитых алжирцев в 30 тыс. человек, сторонники Ф. Аббаса — в 15–20 тысяч, а руководство Партии алжирского народа (ППА) — в 45 тыс. человек. Еще одна оценка числа погибших прозвучала из уст известного французского адвоката Жака Верже. В своем интервью в документальном фильме «Адвокат террора» он сказал, что «самые минимальные оценки — 10 тысяч погибших, но, в соответствии с оценками американского посольства, было убито 45 тысяч человек». И по сей день в исторической литературе приводится немало различных данных о жертвах восстания, точность которых ничем не подтверждена. В связи с этим ничего не остается, как согласиться со словами Р. Г. Ланды:
«Количество жертв этой бойни так и не было точно установлено, но, несомненно, составило десятки тысяч человек».
Значительные потери в рядах повстанцев были результатом беспощадности и жестокости карательных мер, проводимых против них большим количеством французских полицейских и военных. К примеру, согласно данным, приведенным Р. Тисой: «В городе Сетиф было объявлено военное положение. Против алжирцев бросили 12 тыс. солдат, поддержанных авиацией, флотом, полицией и гражданской гвардией (отрядами «самообороны» колонистов). Районы восстания были разгромлены: города и села сжигались, мусульманское население истреблялось без разбора, гражданских расстреливали без суда». Трупов было настолько много, что их зачастую не хоронили, а бросали в колодцы или сбрасывали в горные пропасти. Судя по свидетельству одного американского журналиста, приведенному в мае 2016 года в российской газете «Ъ», каратели расправлялись с алжирским населением не хуже фашистов: «Началось, так сказать, открытие охоты на людей. Колонны действовали в группах по 20 или 30 человек. Прежде чем быть расстрелянными, жертвы должны были рыть себе могилы. Для массового уничтожения алжирских заключенных они вывозились из города Кеф Эль-Бумба вблизи Гелиополиса. Трупы, облитые бензином, сжигались прямо на площади или в печах для обжига извести. Иногда группы заключенных связывали цепями или веревкой и давили гусеницами танков. Грудных младенцев брали за ноги, чтобы, размахнувшись, разбить им головы о камень. Танки и артиллерия, поддержанные авиацией, уничтожали все очаги инакомыслия. Это был верх ужаса». А П. П. Черкасов дополняет эту картину сведениями о карательных мерах, примененных судебной системой: «По приказу генерал-губернатора А. Шатеньо было произведено 2400 арестов. Французские суды вынесли 28 смертных приговоров арабам — участникам восстания».
Неоднозначную трактовку получили и причины, вызвавшие восстание. Официальные власти в основном сводили их к социально-экономическим проблемам, заявляя следующее: «Эти кровавые события частично объяснялись серьезными трудностями в снабжении (недостатком зерна после трех лет засухи) и особенно бесспорным моральным кризисом». (Надо сказать, что в первые дни восстания такая версия была поддержана даже Алжирской коммунистической партией (АКП), которая называла его серией «голодных бунтов». Впоследствии она от нее отказалась.) Еще одной причиной власти называли провокации сторонников фашизма в День Победы. А вот журналисты и историки, помимо обманутых надежд алжирцев на деколонизацию страны, объективной основой майских событий считали крайнюю отсталость восточных районов страны (где и вспыхнуло восстание), нищенские условия жизни коренного населения, страдающего не только от голода и болезней, но и от притеснений со стороны администрации, а также усиление влияния алжирских националистических партий и организаций.
Со многим из этого перечня можно согласиться. Вот только провокации фашиствующих молодчиков маловероятны. И вот почему. Даже если они действительно пытались бы сорвать празднование в честь победы над Германией, то вряд ли смогли бы повести за собою феллахов и других представителей народных масс. Ведь с самого начала войны, несмотря на все усилия фашистской пропаганды, ее постулаты, лозунги и призывы находили отклик только среди алжиро-европейцев. Именно при поддержке и согласии колониальных чиновников, которые, по словам видного французского коммунистического деятеля Фернана Гренье, «поголовно были фашистами», в Алжире действительно организовывались убийства и провокации. Но направлены они были в основном против коммунистов, поскольку их заказчиком выступала Французская народная партия (ППФ), созданная бывшим французским коммунистическим, а впоследствии фашистским политиком-коллаборационистом Жаком Дорио. Другая фашистская организация — Французская социальная партия (ПСФ), — по утверждению Р. Г. Ланды, так же, как и ППФ, «совсем не пользовалась у алжирцев кредитом, зато щедро финансировалась «сеньорами» колонизации». И только «с помощью некоторых крайне правых из ФТИ
[22] и колонистов фашистам все же „удалось завербовать в свои организации несколько тысяч мусульман”». Но их влияние на умы и сердца алжирцев, в отличие от националистических идей арабских лидеров, было незначительным. На это указывал современник тех событий, итальянский журналист Энцо Рава. В частности, он писал, что война «застала Алжир в состоянии полного кризиса: колонисты все более ориентировались на фашизм, алжирцы — на радикальный национализм». На это же обращает внимание и А. Б. Широкорад, утверждая, что «поражение Франции во Второй мировой войне, а также оккупация Алжира американскими войсками привели к резкому росту националистических настроений в Алжире».
К этому необходимо добавить, что по окончании войны домой вернулось немало алжирских солдат, получивших боевой опыт в ходе сражений в Северной Африке, Италии и самой Франции и готовых с оружием в руках отстаивать право на свое национальное государство. Суммируя все эти факторы, можно согласиться с выводами, сделанными Р. Г. Ландой: «Корни восстания в мае 1945 г. прежде всего — в нежелании властей существенно менять что-либо в Алжире. Голод и прочие экономические тяготы лишь приблизили стихийный взрыв народного возмущения, но не лежали в его основе, как и возможные подстрекательства извне, о которых слишком много писалось во французской прессе. Разумеется, полностью лишен основания официальный тезис властей о «гитлеровских провокаторах», которые якобы инспирировали восстание, чтобы сорвать празднование победы над Германией. Глубокие причины восстания — в социально-политическом прогрессе Алжира за годы войны, в росте массовости, влиятельности и решительности патриотического движения». Так или иначе, но все эти причины стали теми главными пружинами, которые впоследствии, дополнившись многими другими, привели к алжирскому взрыву, называемому одними войной, другими — национально-освободительным восстанием.
Но пока, возвращаясь к 1945 году, нельзя не согласиться с Р. Г. Ландой, считавшим, что как бы ни были глубоки и важны причины, приведшие к майским событиям 1945 г., «более сложны причины поражения восстания». Они виделись ему в следующем: «Помимо очевидной его (восстания. — Авт.) неподготовленности и недозрелости (так как большинство народа еще не прониклось сознанием необходимости и неизбежности именно вооруженной формы борьбы), очень важную роль сыграла его несвоевременность. Она лишила восстание поддержки антифашистов-демократов и в Алжире, и во Франции, дала широкие возможности для искажения действительных намерений повстанцев». Впоследствии, по словам историка, сами националисты признали «инфантильный характер проявленной инициативы» и «беспорядочность руководства ППА в мае 1945 г.». «Призывая к восстанию, — пишет он, — лидеры ППА на деле его не подготовили. Составляя его планы, они не позаботились о том, чтобы сохранить их в тайне. Восстание фактически началось до сигнала ППА, который был дан 20 мая, то есть уже после его подавления».
