Несомненно, что на протяжении всей войны «алжирский пасьянс» разыгрывался в кабинетах глав и правительств многих стран. И так или иначе в этой игре «по разную сторону баррикад» было задействовано большое число государств, каждое из которых стремилось к достижению своих результатов. Но каким бы весомым ни являлось их участие, главным полем битвы оставалась борьба алжирцев и французов, или, вернее, отдельных группировок среди тех и других, стоявших на различных позициях. Поэтому-то алжиро-французский конфликт, по сути, и являлся гражданской войной. И как каждая такая братоубийственная война, независимо от конечного результата, она принесла неисчислимое количество страданий и безвинных жертв обеим народам. Характеризуя ее, известный российский кинокритик Михаил Трофименков в своей статье «Алжирский синдром» писал: «Эта война была для Франции гражданской даже де-юре: Алжир был совокупностью трех департаментов Франции — субъектов федерации. Статус не поменял его колониального положения, не стер кровавую память колонизации.
Даже слово „алжирцы” узаконили лишь в 1961 году, до того речь шла о французских мусульманах… Это была гражданская война и потому, что французы — не мусульмане — тоже убивали французов». Поэтому вовсе не удивительно, что первое оружие для алжирских повстанцев было направлено… из самой Франции. Оно было приобретено представителями ФНО в Тулоне и Марселе. А сами участники гражданского противостояния действовали друг против друга одинаково жестоко и беспощадно, используя в качестве главного оружия массовый террор, репрессии и пытки.
В кольце террора и репрессий
Сегодня главную особенность этой войны историки видят в том, что она не просто являлась антиколониальной битвой двух сторон — алжирской и французской, а сложной и ожесточенной борьбой, ведущейся внутри каждой из них. Для бойцов ФНО профранцузские военные формирования — харки, руководители местной алжирской администрации — кадии, так называемые умеренные мусульмане или различные фракции среди самих «фронтовиков» являлись чуть ли не бóльшими врагами, нежели французские войска и власти. Да и далеко не все алжирские крестьяне и фермеры — феллахи, поначалу хотели участвовать в этой антиколониальной борьбе. Для них, прямо скажем, земля была важнее, чем независимость.
После уже описанных здесь атак на различные объекты в столице и других районах страны 1 ноября 1954 г., боевики ФНО ушли в горы и рассредоточились там, выжидая, как поведут себя в ответ на их акции французские власти. Заявление премьер-министра Франции, сделанное 5 ноября, о том, что компромисс относительно предоставления Алжиру независимости невозможен, не оставляло надежды на мирное решение этого вопроса.
Поэтому моджахедам не оставалось ничего другого, как продолжить вооруженную борьбу, используя для этого в сельских районах партизанские отряды. Основным полем своей деятельности они избрали территорию горного массива Орес, которая хорошо укрывала их от правительственных войск. Кроме того, в течение 1945–1954 гг. населяющие его горцы трижды поднимали восстания против французов, а потому руководство ФНО рассчитывало, что вновь сможет заручиться их поддержкой.
Но уже в декабре стало ясно, что «горная тактика» не приносит успеха. Причина неудачи, по словам Льва Вершинина, состояла в том, что «безлесные горы и пустыня были скверной сценой для обычной партизанщины, а многочисленное французское население сообщало властям обо всем подозрительном». Позиция европейских колонистов в освободительной борьбе была вполне понятна: им не от кого было освобождаться, так как они сами были здесь хозяевами. А если алжирцев уравняют с ними в правах, то вслед за свободой и независимостью они станут претендовать на их земли. Что же касается алжирских крестьян, то они хотели спокойной жизни, без каких-либо ненужных им перемен. В такой ситуации, как пишет Л. Вершинин, «лозунгом Фронта стало „Кто не с нами, тот против нас”». Так, наряду с французской полицией и войсками к числу главных «внутренних» противников ФНО были отнесены «черноногие» и умеренные мусульмане.
После прошедшего в августе 1956 г. в долине Суммам (Кабилия) 1-го съезда ФНО, где была принята Суммамская платформа, предусматривающая создание в Алжире независимой «демократической и социальной республики», лидеры «фронтовиков» заняли непримиримую позицию, настаивая на полном и незамедлительном уходе французов из страны. Чтобы добиться этого, по их мнению, надо было столкнуть между собой две алжирские общины — «умеренных мусульман» и «черноногих». И лучшим инструментом для этого должен стать тотальный террор. «Массовое уничтожение европейцев, — как пишет Л. Вершинин, — должно было вызвать среди них панику и принудить к бегству, а жесткая реакция властей должна была, по мысли вождей подполья, спровоцировать радикализацию «пассивных» элементов. Щадить женщин и детей не следовало.
Напротив, их убийство усугубляло эффект устрашения…» (Первый пример такой беспощадной бойни, как уже известно, был преподан в шахтерском поселке под Филиппвилем.) Тот же кровавый метод использовался и против властей, причем весьма изобретательно, о чем свидетельствует такой пример, приведенный историком: «Другой важнейшей мишенью террора стали французские чиновники, причем не все, а самые честные и гуманные. Жестоких и корыстных, напротив, щадили, поскольку они своим поведением играли на руку повстанцам, убеждая «местных», что во французском Алжире они навсегда останутся гражданами третьего сорта. По ходу дела убивали и всех туземцев, хоть как-то связанных с белыми, даже батраков и уборщиков».
Для организации и проведения террористических актов и саботажа в структуре ФНО появились специальные подразделения: фидаи — бойцы городских отрядов патриотического подполья и мусебили (попутчики) — вспомогательные бойцы. Специалисты в области химии из числа «национальной интеллигенции» занимались подготовкой взрывных устройств, а их закладкой — так называемые «бомбистки». Все они подчинялись строгим, по-революционному безжалостным требованиям. Характеризуя их, Л. Вершинин пишет: «С 1956-го любой рекрут ФНО для вступления в ряды организации должен был сдать «экзамен» — убить европейца. Любого. При этом его сопровождал инструктор, который должен был застрелить кандидата, если тот оплошает. В те дни черную славу стяжали «девочки Ясефа»
[25] (руководителя столичного подполья) — приличные девушки из солидных семей, очень часто — студентки (в методах они не стеснялись, но, в отличие от нынешних шахидов, сами очень старались уцелеть). Именно эти милые девчата 30 сентября 1956 года взорвали несколько людных кафе в столице. Затем танцевальный зал городского казино во время дискотеки. Потом застрелили мэра столицы, а на похоронах взорвали очередную бомбу, разметав погребальный кортеж». Эти акции стали первыми актами женского терроризма. По мнению автора статьи «Несбывшаяся мечта „черноногих” французов» журналиста Павла Кузнецова, «нет ничего удивительного в том, что его исполнительницы были студентками из благополучных семей», поскольку «первой по тропинке национальной борьбы идет, как правило, интеллигенция». Надо заметить, что ни сами «бомбистки», ни их руководители не переживали и не испытывали никаких угрызений совести, совершая эти чудовищные акции. Так, когда один из журналистов упрекнул лидера ФНО Рамдана Абана в жестокости, тот спокойно заявил: «Не вижу разницы между девушкой, подложившей бомбу в молочное кафе, и пилотом, который бомбит деревню». А уже упомянутый здесь Ясеф Саади называл террористок «убийцами поневоле», которые встали на этот путь в силу обстоятельств и желания добиться независимости страны.
