По другим сведениям, их было меньше, но их число превышало 180 тысяч». Отряды харки, большая часть из которых погибла (по разным данным от 100 до 150 тыс.)
[27], отчаянно дрались в боях против сторонников независимости Алжира. Те же, в свою очередь, считали их коллаборационистами и предателями, сотрудничавшими с врагом.
Но как бы там ни было, в годы войны практически все население Алжира, независимо от политических убеждений, оказалось в кольце террора и репрессий. В многочисленных воспоминаниях очевидцы и участники этих событий оценивают их по-разному. Одни упрекают в зверствах французов, другие — боевиков ФНО. Точно так же разделились и мнения историков, общественных и политических деятелей, публицистов и писателей. И лишь некоторые из них предъявляют жесткий и справедливый счет обеим сторонам конфликта. Приведем лишь несколько таких высказываний. Выходец из Алжира, полковник ВВС Франции Жюль Руа считает, что «террор — это не война, а хуже войны». В своей книге «Алжирская война» он пишет: «В городах страдают не от войны, а от террора и от репрессий, которые они вызывают. ФНО убивает без разбора всех мусульман, предавших народное дело и вступивших в сговор с Францией, бросает гранаты в кафе, подкладывает бомбы в общественных местах и обстреливает из пулемета машины на дорогах. Чтобы вскрыть нити террористических заговоров, ДОП хватает людей и подвергает их пыткам. ФНО поступает так же со своими соотечественниками, если они не платят ему налогов или отказываются выполнять его указания». Всеобщий террор, охвативший страну, он определял так: «Это гнусность, признанная нормальным способом борьбы. Это ненависть, ставшая на место законов, требующих, по крайней мере, уважения к человеческой жизни. Всякий понимает, что ни действия подпольщиков, ни слепые репрессии карателей не могут быть названы войной. Их называют именем, за которым скрывают общий стыд, страдание и ужас: „события» в Алжире”».
Гражданская позиция известной французской писательницы Симоны де Бовуар была еще более жесткой. Она обвиняла свою страну в геноциде по отношению к алжирцам: «С 1954 года мы, французы, стали соучастниками геноцида. Под предлогом установления мира мы убили более миллиона населения Алжира во время вооруженных рейдов. Мы сжигали целые деревни вместе с их жителями, вырезали население, вынимая еще не родившихся детей из утроб матерей, пытали до смерти. Целые племена страдали от холода и голода, умирали от эпидемий в концлагерях. В этих лагерях погибло около полумиллиона алжирцев». Аналогичную точку зрения высказывал и ее знаменитый соотечественник — философ, писатель и драматург Жан Поль Сартр. Всяческое насилие, происходило ли оно во Вьетнаме или Алжире, он считал «гангренной производной колониализма», в существовании которой повинно все французское общество: «Никто из нас не был палачом, но, так или иначе, мы были причастны той или иной политике, которую мы сегодня дезавуируем».
Тема геноцида алжирского народа и в настоящее время звучит по-прежнему остро и актуально. Говоря о пытках и репрессиях со стороны французов, Гейдар Джемаль обращает внимание на то, что: «Обо всех этих нарушениях французское правительство прекрасно знало и даже негласно курировало, но делало вид, что ему ничего не известно
[28]. Воспоминаний, признаний французских военных, служивших в Алжире достаточно, для того, чтобы их руководство судили, как военных преступников». Подтверждением тому может служить чудовищный пример, приведенный Львом Вершининым: «…в 1957 году некий чиновник, побывавший с инспекцией в Алжире, официально доложил правительству, что «электрические и водяные методы дознания хотя и не гуманны, но, если их использовать осторожно, производят скорее психологический, а не физиологический шок и, следовательно, не слишком жестоки». И предложил «легализовать экстренные методы», поскольку их применение все равно не запретить, а легализация и участие врача сделают процедуры более щадящими. Предложение, естественно, официально отвергли, но Массю своей властью дал подчиненным необходимые санкции». Но независимо от позиции официальной власти факты массовых репрессий, проводимых в Алжире французской армией вплоть до середины 1958 г., свидетельствуют о нарушении Францией Женевской конвенции, требующей от воюющих сторон придерживаться законов и гуманного обращения с военнопленными и гражданским населением.
Однако обвинения в этом ей до сих пор не предъявлено.
Но есть и другие точки зрения. Так, один из известнейших представителей «черноногих», французский философ и писатель Альбер Камю, для которого война в Алжире стала «личной трагедией», заявлял: «Что касается меня, то мне представляется возмутительным обвинять ее (Францию), как это делают наши кающиеся судьи, перед другими странами … в многовековой европейской экспансии». Защитником французской военной кампании против алжирских моджахедов выступает и наш современник, уже не раз упоминаемый здесь писатель и политолог Лев Вершинин. В своей статье «Приказано забыть» он пишет, что «генералы, взявшие на себя ответственность за борьбу с террором — Жак Массю и Рауль Салан» (те самые, что, по его словам, придумали «рациональный террор»), — «были, что называется, людьми на своем месте. Отказавшись от всяких сантиментов, они начали действовать, исходя из соображений целесообразности, без оглядки на мораль (что было, строго говоря, всего лишь адекватным ответом противнику)». А главное, пишет политолог, это помогло: «Количество убийств упало впятеро, взрывы в городах прекратились совсем. Казалось, война вот-вот закончится полной победой. Но в Париже победы хотели далеко не все».
Да, в Париже, как и в Алжире, политические настроения в обществе были разными. «В интеллектуальной жизни Четвертой республики», по словам Вершинина, «основная масса властителей дум была тогда на стороне левых — марксистов всех оттенков», которые «с превеликим восторгом обрушились на „ястребов”». «Требование «Свобода Алжиру!», — пишет историк, — вошло в моду, а мода во Франции — это всё. Левая пресса на все лады скулила об «извергах-парашютистах», но о зверствах, чинимых боевиками, ревнители прав человека предпочитали «не знать». Это считалось некорректным (даже сегодня армию попрекают «алжирскими грехами», а вспоминать о жутких преступлениях инсургентов считается дурным тоном). Помимо всего, левая интеллигенция активно взялась за «раскрутку» ФНО, и вскоре алжирские партизаны, дотоле известные разве что братьям-арабам, усилиями французских мастеров слова превратились в героев мирового масштаба. Простые люди, привыкшие доверять своим соловьям, ужасались жестокостью «солдафона Массю». И правительство, чуткое к настроениям улицы, начало давать задний ход, заявив, что надо бы начать переговоры с «патриотами» об «автономии».
Ответом стал взрыв ярости колонистов и солдат, уже тоже называвших себя «алжирцами»». В результате гражданская война теперь грозила перекинуться из Алжира в саму Францию. По общему признанию, избежать этого удалось лишь благодаря приходу к власти отставного генерала де Голля. Тем не менее и тогда, и сегодня немало исследователей склонны считать его решение алжирской проблемы неправильным, а саму личность политика — противоречивой. Что же и почему, по их мнению, этот герой французского Сопротивления сделал не так?
