Подобно Сократу, Руссо своего рода антифилософ. Ему не хватало терпения на «пустую рубку логических дров» или «педантичные метафизические тонкости». Он был мыслителем — но не головой на ножках. Руссо знал, что его любимый орган — сердце — обладает собственным разумом и постичь его можно не нахмурив брови и сжав зубы, а шагая и размахивая руками.
Люди пыжатся и важничают перед другими. Наедине с собой — редко. Все это социальные ужимки. Пешая ходьба — самый медленный способ перемещения и самый быстрый путь к нашему подлинному «я». Мы, конечно, не сможем прийти к давно утраченному раю, если он когда-либо и существовал. Но ходить — ходить мы можем. Можем ходить на работу. Можем провожать дочь в школу. Можем бродить в одиночестве, без цели, пронзительно-холодным ветреным осенним днем.
Мы бродим, чтобы забыть — о противном начальнике, размолвке с супругом, куче неоплаченных счетов, моргающем сигнале в машине, который сообщает не то о том, что колесо спустило, не то о том, что машина горит. Мы гуляем, чтобы хоть на мгновение забыть обо всем мире, который «чрезмерен для нас», говоря словами Уильяма Вордсворта — еще одного любителя прогулок.
Мы бродим, чтобы забыть самих себя. Уж я точно так делаю. Я пытаюсь забыть о семи лишних килограммах, не поддающихся ни единой известной человечеству диете; о зловредных волосах в носу; о прыщах десятилетней давности, которые ни с того ни с сего вновь проступили на моем лысом черепе и разрастаются, словно клякса. Все это забывается, когда я иду пешком.
Помню, как-то раз я смотрел по телевизору летние Олимпийские игры и мое внимание привлекла спортивная ходьба. Перспективные молодые спортсмены сражались за золото. Выглядели они невероятно смешно. Ходьба — это не спорт. «Спортивная ходьба» звучит примерно как «спортивная медитация». В наш высокотехнологичный век простая ходьба — одна из немногих радостей, доставшихся нам, по словам Ребекки Солнит, «практически неизменными с начала времен»
[45].
Ходьба демократична. Она доступна всем, за исключением разве что людей с инвалидностью. Неважно, богат человек или беден. Невзирая на свой литературный успех, Руссо всегда считал себя «сыном рабочего», из тех, кого мы сегодня зовем синими воротничками. Такие люди не ездили в роскошных каретах. Они ходили пешком.
Так же, как я теперь: вдумчиво, шаг за шагом, наслаждаясь твердостью и упругостью тверди обетованной.
* * *
В конце 1776 года Руссо возвращался с долгой прогулки по узкой парижской улице. В этот момент, как повествует его биограф Лео Дамрош, «он увидел, что в его сторону несется во весь опор карета какого-то вельможи, а рядом мчится галопом огромный датский дог. Руссо не смог вовремя отскочить — и вот, сбитый с ног псом, рухнул без чувств на мощеную улицу, обливаясь кровью»
[46]. Видимо, он получил сотрясение мозга и какое-то неврологическое повреждение. Полностью философ-пешеход уже не восстановился. Менее двух лет спустя Жан-Жак Руссо, вернувшись с утренней прогулки, потерял сознание и скончался.
Он умер счастливым — так говорят все. К концу жизни походка его стала мягче, настроение жизнерадостнее. Следы обычной жалости к себе («И вот я один на земле») и паранойи («Потолки надо мной имеют глаза, стены вокруг меня имеют уши») еще сохранялись, но ушла потребность в чужом одобрении. Он перестал ходить, чтобы убежать, чтобы найти, чтобы сформулировать философскую мысль. Он просто ходил.
Наследие Руссо огромно. Это в том числе и романтические открытки, слезливые голливудские фильмы, эмодзи в виде сердечек и сентиментальные мемуары. Вам приходилось говорить: «Мне нужно выплакаться»? Поблагодарите Руссо. Вы кому-нибудь советовали «дать волю воображению»? Вы руссоист. Быть может, в разгаре спора у вас вырывалось: «Ну и пусть в этом нет смысла, я так чувствую»? Руссо — ваш брат. Вам случалось лечить разбитое сердце, долго «вышагивая» злость? Снова Руссо. Если муж когда-нибудь тащил вас пройти десять километров в сырой холодный день, приговаривая: «Это тебе же на пользу», — вините Руссо. Именно он научил нас мыслить и чувствовать по-новому, иначе осознавать свои чувства.
Если в Новое время Декарта можно назвать «философом ума», то Руссо — «философ сердца». Он возвысил человеческие страсти, сделал чувства приемлемыми — не наравне с разумом, но близко. И это было нелегко. Во времена Руссо — в так называемый Век Разума — к играм воображения относились с подозрением. Двумя веками позже безусловный рационалист по имени Альберт Эйнштейн сказал: «Воображение важнее, чем знания»
[47].
Велико искушение счесть Руссо эдаким наивным пасторальным луддитом, призывающим человечество вернуться к собирательству и охоте, а также драться у костра за приглянувшийся камень. Но он явно не подходит под это описание. Руссо говорил не о возврате в пещеру, но о переосмыслении отношений с природой — о том, чтобы сделать это пещеру более пригодной для жизни. Он предвидел возникновение экологических проблем за десятилетия до наступления промышленной революции и за столетия до того, как были проложены южнокалифорнийские автострады
.
Тяга Руссо к природе никогда не была заветом, который он передавал своим последователям. Это был мысленный эксперимент. Что, если мы освободимся от искусственности, навязанной обществом, словно от излишков косметики, и откроем более истинных себя? Вот что предлагал Руссо. Под оболочкой образцового страхового агента кроется бунтарь-подстрекатель, внутри офисного сотрудника — энтузиаст-альпинист, желающий вырваться на свободу.
* * *
Покинув старую комнатку Руссо на острове, который уже не остров, я прикрываю глаза от солнца. Теперь у меня есть выбор: либо взять водное такси обратно до городка, либо прогуляться пешком. Я выбираю прогулку.
Иду один. У меня есть цель. Я отпускаю разум на свободу — но не слишком далеко, и у меня начинает получаться: «Нет, это говорит гордыня. Пусть она замолчит. Почувствуй контакт с землей. Вот так будет лучше».
Я нащупываю ритм. Ощущаю происходящее вокруг меня — пение птиц, приятное похрустывание щебня под ногами. Я иду, иду и снова иду. Начинают болеть ноги, я натер ступни. Но я продолжаю идти. Мне больно и одновременно приятно.
Я делаю неплохие успехи. Сколько, интересно, я сделал шагов? По привычке я разворачиваю к себе запястье, чтобы посмотреть на фитнес-браслет, но останавливаю себя. Делаю глубокий, жадный вдох, словно ныряльщик, поднявшийся на поверхность моря.
Где-то на полпути я ощутил легкий, но безусловный сдвиг в моем… в чем же именно? В сознании? Нет. В сердце. Все ожидания, которые роились в моем мозгу, — желание «постичь» Руссо, прийти к новым философским открытиям, — все это ушло. Я иду, но не чувствую себя тем, кто идет. Я сам и есть «иду», глагол без существительного.
