Западная философия, как иногда говорят, близорука — невосприимчива к чужой мудрости. Закрытый клуб мертвых белых (и только белых) мужчин. В этих претензиях есть доля истины, но присмотримся к полотну западной философии — все оно пронизано нитями восточной. Еще во времена Эпикура, в 350 году до нашей эры, между Востоком и Западом уже происходило общение, даже если они не всегда друг друга слушали. Столетиями позже этот разговор возобновился. Участвовали в нем не только Торо и Шопенгауэр, но и другие мыслители. Хорошо знакомы с индийской и китайской мудростью были Ницше, Хайдеггер, Уильям Джеймс. И по их философии это заметно.
* * *
Я оттаиваю к Шопенгауэру. Князь тьмы, философ пессимизма — при этом искуснейший стилист, читать которого — подлинное удовольствие
[76]. Его тексты исполнены жизни и яркости, это почти поэзия. Именно его легче всего читать из немецких философов (не спорю, планка у меня невысока; но Шопенгауэр берет ее слету). Ни один другой философ, по словам исследователя Шопенгауэра Брайана Мэджи, не находится «настолько с читателем, что кажется почти осязаемым, присутствующим, когда его читаешь»
[77].
Он, безусловно, страдал, быть может — больше других, но здесь различие только количественное. Каждый из нас — немного Шопенгауэр. Все мы страдаем, всех нас ранит жизнь — вопрос только в том, насколько глубоко.
Любить Шопенгауэра нелегко («тяжелый труд»
[78], по словам одного из биографов), зато им легко восхищаться. Настоящий ценитель искусства и музыки, он разработал одну из самых глубоких и прекрасных эстетических теорий в философии, повлиявшую на многие поколения художников и писателей. У Толстого и Вагнера его портрет висел в рабочем кабинете. Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес специально выучил немецкий, чтобы читать Шопенгауэра в оригинале. Его любят и авторы комедий, что подтверждает мнение о том, что за любым юмором скрываются боль и уязвимость.
Пока другие философы пытались объяснить мир вокруг, Шопенгауэра больше влек внутренний мир человека. Не познав самого себя, не познаешь мир. Этот факт меня поражает своей невероятной очевидностью. Почему же так много философов — а ведь они умный народ — упускает его из виду? Отчасти, думаю, потому, что внешнее изучать проще. Мы подобны пьянице из анекдота, который ищет ключи на освещенной дорожке.
— Вы их тут потеряли? — спрашивает прохожий.
— Нет. Я их потерял вон там, — отвечает пьяница, указывая на темную парковку.
— Так что же вы ищете здесь?
— А здесь светлее.
Но не таков Шопенгауэр. Он искал там, где темнее всего. Можно не разделять его мрачного взгляда на вещи и видеть несовершенства в его метафизике, но в пристрастии к полумерам его не упрекнешь. Он отдается своему делу полностью. Он — героический философ.
* * *
На каждый фетиш найдется равный по силе жупел; на каждую страсть — соответствующая ей неприязнь. Так же было и у Шопенгауэра. Его страстная любовь к музыке породила ненависть к шуму.
Столь частое проявление шума «в стукотне, вколачивании и заколачивании ежедневно причиняло мне муку в течение всей жизни», — пишет он в своей работе «О трескотне и шуме». Особенно ему не нравилось «поистине адское хлопанье бичом» по спине лошади, «неожиданное, резкое, бьющее по мозгу, нарушающее всякую сообразительность и убивающее мысль щелканье». Интересно, ощущал ли любитель животных Шопенгауэр боль лошади в этот момент.
Ночью он подскакивал от малейшего шума и тянулся за заряженным пистолетом, который всегда держал рядом с кроватью
[79]. Во Франкфурте он написал письмо директору театра, призывая его срочно что-то сделать с людским гамом: укротить толпу, обить подушками двери и откидные сиденья, словом, хоть что-нибудь. «Музы и зрители будут вам за это благодарны», — писал он.
Шум для Шопенгауэра был не просто раздражителем. Это был барометр характера. Терпимость человека к шуму, полагал он, обратно пропорциональна интеллекту: «Так что, когда я слышу, как во дворе дома часами напролет лают собаки, я сразу все понимаю об их хозяевах».
Тут я согласен с Шопенгауэром. Поезд моих мыслей неустойчив и легко сходит с рельсов. Даже тиканье часов может нарушить мою концентрацию. Фен жены, зловредный мелкий говнюк по имени Bio Ionic Powerlight, способен испортить мне настроение на целый день. Уж не говоря о воздуходувках для листьев.
Недавние исследования показали, что шумовое загрязнение плохо влияет на наше физическое и психическое состояние. Согласно одному исследованию, опубликованному в Southern Medical Journal, чрезмерная зашумленность вызывает «тревожность, стресс, нервозность, тошноту, головную боль, эмоциональную нестабильность, склочность, половое бессилие, перепады настроения, социальную конфликтность, неврозы, истерию и психоз»
[80]. Еще одно исследование
[81] показало, что звук взлетающих и садящихся самолетов резко повышает кровяное давление и частоту сердцебиения, а также приводит к выбросу гормонов стресса, даже если человек в это время крепко спит.
Шопенгауэр нашел бы в этих выкладках подтверждение своих подозрений, но вряд ли бы остался ими удовлетворен, поскольку они не учитывают еще один вид шума, еще более вредоносный, — ментальный. Ментальный шум не просто раздражает. Он сбивает с пути. В шумной обстановке мы теряем ориентиры — и собственный путь. Забитый почтовый ящик тревожил Шопенгауэра за полтора столетия до изобретения электронной почты.
В своем эссе «О писательстве и стиле» философ предвосхитил отупляющее действие социальных сетей, где голос истины заглушает галдеж неофитов: «Большой ошибкой было бы со стороны того, кто хочет ознакомиться с каким-нибудь предметом, обращаться непременно к самым новым книгам, в том предположении, что науки постоянно идут вперед».
Эту ошибку мы делаем всякий раз, когда бездумно кликаем по ссылкам, словно лабораторная крыса, дергающая за рычаг в надежде получить награду. Что это будет за награда — мы не знаем, но это нам неважно. Подобно жадным читателям, о которых пишет Шопенгауэр, мы путаем новое с хорошим, свежее — с ценным.
