Как и следовало ожидать, разговор сворачивает к вину. Я предполагаю, что Том, как истинный житель Напы, своего рода винный сноб. Я ошибаюсь. Том Мерл, житель Напы, энолог-любитель, совладелец кейтеринговой фирмы под названием «Великолепие в траве», пьет «Ту Бак Чак»
. Это вино делает Чарльз Шоу, оно продается по два доллара за бутылку — и хорошо продается.
— Серьезно, Том? Эта бормотуха?
— Столовое вино, и вполне неплохое. Тратить тридцать пять долларов на то, что проглотишь и не вернешь, просто глупо. Чарльз Шоу не зря так успешен. «Ту Бак Чак» — приличное вино. Я называю это «достаточно хорошим».
— Достаточно хорошим?
— Ну да. Я бы сказал, достаточно хорошего достаточно. С ним у вас остается время на более важное в жизни. Кроме того, кому малого недостаточно, тому ничего не достаточно, — говорит Том словами Эпикура.
Я замираю, не допив глоток. А сколько это — достаточно? Я нечасто задавал себе этот вопрос. Я всегда исходил из того, что ответ — «больше, чем есть сейчас». А выходит, что «больше» — это непостоянная величина. Психологи называют это «гедонистической адаптацией». Этот нюанс человеческой натуры объясняет, почему третье крем-брюле никогда не бывает таким же вкусным, как первое или второе. И почему новая машина, тест-драйв которой привел нас в восторг, через месяц езды наскучивает. Мы привыкаем к новым удовольствиям, и в какой-то момент они уже не так новы и не так прекрасны.
Особенно мы восприимчивы к так называемому «ещенемножеству». Для счастья нам не надо намного больше — денег, успеха, друзей. Лишь еще немножко. А получив это «немножко», мы, поразмыслив, приходим к выводу, что нужно… еще немножко. Мы не знаем, когда бывает достаточно.
«Достаточно хорошо» не значит отказа от амбиций. «Достаточно хорошо» — это не упадничество. Это знак большой благодарности в адрес всего, что с вами происходит. Не только лучшее — враг хорошего. Также хорошее — это враг достаточно хорошего. Следуйте доктрине «достаточно хорошего» достаточно долго — и с вами произойдет кое-что прекрасное. Слово «достаточно» в какой-то момент отпадет, словно сброшенная кожа змеи, и останется просто — «хорошее».
* * *
Одним из величайших удовольствий в жизни Эпикур считал дружбу. «Из всего, что дает мудрость для счастья всей жизни, величайшее — это обретение дружбы», — сказал он. Друзья, добавляет он, необходимы для совместной трапезы — например, как у нас с Томом. Ведь «нажираться без друзей — дело льва или волка».
Казалось бы, такой акцент на дружбе противоречит принципу «удовольствие — высшее благо». Ведь настоящая дружба — это когда ставишь радость друга выше собственной. Разве это не идет вразрез с гедонистической математикой? Нет, говорит Эпикур. Дружба в целом облегчает боль и способствует удовольствию. Какую бы боль ни несла в себе дружба — удовольствий в ней заведомо больше.
Мне приходит в голову, что мы с Томом переживаем сейчас подлинно эпикурейский опыт. Простая еда с достаточно хорошим вином. Роскошь дружбы, свободное время. Радость отсутствия боли, атараксии. Я отмечаю приятное состояние духа, но не слишком углубляюсь в него, чтобы не пасть жертвой парадокса удовольствия. Созерцать счастье — значит утратить его.
Перед прощанием я прошу Тома посоветовать кофейню. Я надеюсь, что он посоветует какое-нибудь необычное здешнее местечко, где подлинные любители своего дела с любовью готовят каждую чашку. Особенное место.
— Там дальше по улице есть «Старбакс», — отвечает он.
Я разочарован, но останавливаю себя и мысленно спрашиваю: «Как бы поступил Эпикур?» Конечно, пошел бы в «Старбакс». Так я и делаю.
Это не особенное место. Здешние бариста не влюблены без памяти в свое дело. Здесь нет ничего необычного. Это место достаточно хорошо.
Иначе говоря — идеально.
7. Обращать внимание, как Симона Вейль
Время: 8 часов 24 минуты. Железнодорожная станция Уай, Великобритания. Жду посадки на поезд Southeastern Limited на Эшфорд. Общее время в пути: семь минут. Общее время ожидания: девять минут.
Время раннее, станция очень милая. Простое деревянное здание, чуть поэффектнее сарайчика, веет атмосферой добросердечной общности и неброского успеха. Маленькая доска объявлений сообщает, что в следующий четверг будет встреча местного книжного клуба и было бы хорошо, если бы гости принесли картофельный салат или сконы
. Еще поблизости есть табличка, извещающая, что Уай — «район особой природной красоты». Так и есть. Изумрудно-зеленые бескрайние луга и гряды холмов.
Сидя в небольшом зале ожидания, я проникаюсь изумительной нелепостью этого термина. Зал ожидания. Зал, построенный с единственной целью — бездействие под названием ожидание. Я покачиваюсь на каблуках. Смотрю на часы. Еще восемь минут. Изучаю содержимое небольшой библиотеки — всего несколько полок изрядно потрепанных томиков в мягких обложках.
Рассматриваю небольшое табло отправлений. Еще семь минут. Переминаюсь с ноги на ногу. Прохаживаюсь туда-сюда. Нащупываю в кармане билет: Уай — Эшфорд, туда-обратно. Английское выражение return journey мне симпатичнее американского round trip. Round trip звучит как-то одутловато, бессмысленно.
Еще раз смотрю на табло отправлений. Шесть минут. Вздыхаю. Ну чем заняться вот в такой промежуток времени? Слишком мало, чтобы сделать что-то полезное, но слишком много, чтобы оно быстро прошло. Я понимаю: шесть минут — это ерунда. Но время накапливается. Я читал в The Daily Telegraph, что средний британец за всю свою жизнь стоит в очереди шесть месяцев.
Шесть месяцев — не мгновение. Шесть месяцев — это бóльшая часть беременности. Шесть месяцев — краткий брак или долгая интрижка. Шесть месяцев — изрядный кусок жизни. И это только очереди. Еще нам приходится ждать, пока закипит вода, пока врач примет нас, пока загрузится сайт, пока наконец возьмет трубку сотрудник колл-центра, пока сварится кофе, пока заснет ребенок, пока рассосется пробка, пока найдется нужное слово, пока дочь, которая сроду так поздно не возвращалась домой, в конце концов переступит порог дома, пока приготовится попкорн, пока замерзнут кубики льда, пока растает снег.
Шесть минут. Будь у меня больше, я бы почитал
[92]. Я захватил с собой кое-что почитать в мою краткую поездку по железной дороге. Сборник хокку и труд Сенеки «О скоротечности жизни». Примерно через 2000 лет Сенеке вторит Феррис Бьюллер в свой выходной день: «Жизнь летит очень быстро. Если время от времени не останавливаться и не оглядываться, и вовсе все упустишь».
Скорость порождает нетерпение. Наше умение ждать ослабевает по мере ускорения жизни. Чего интернет такой медленный? Где уже моя пицца? Нетерпение — это жадная жажда будущего. Терпение — это щедрость в отношении времени.
