Далекая точка постепенно растет, и вот наконец локомотив Southeastern прибывает на крошку-станцию Уай, и я вхожу в вагон — с хладнокровной решимостью. Устраиваясь у окна, я уже готов взглянуть на часы, но останавливаю себя. Вместо этого я смотрю в окно и жду.
Поезд набирает скорость. С каждой пролетевшей секундой я чуть-чуть ближе к Эшфорду, где нашла свое упокоение женщина-философ, много размышлявшая об ожидании и времени и по иронии судьбы (мне иногда кажется, что к философам судьба особенно иронична) так мало времени получившая для себя самой.
* * *
Философия ни с кем не церемонится. Она ставит задачи. Выдвигает требования. Лучшие философы — самые требовательные. Сократ требует от нас подвергать сомнению предположения, особенно наши собственные. Марк Аврелий — чтить свой долг.
Завет Симоны Вейль проще, но не легче. Она предписывает нам обращать внимание. И не какое попало внимание. Вейль понимает внимание не так, как все, кого я читал раньше.
Я рассматриваю черно-белую фотографию Симоны Вейль. Ей здесь, должно быть, чуть за двадцать. Первым делом я замечаю черные как смоль волосы, густые и непослушные, потом очки — почти комичные в своей массивности. Вся она — это волосы и очки, думаю я.
А потом замечаю глаза. Темные, спокойные, они одновременно излучают тепло и яростную, сверхъестественную мудрость. Это раненые глаза. Серьезные. Напоминающие о Торо. Их замечали все. Один из друзей вспоминал «пронзительный взгляд сквозь толстые очки». Другого поражало то, как «в ее присутствии любая „ложь“ испарялась… ее обнажающий, разрывающий, разорванный взгляд хватает и обезоруживает»
[93].
Она одета во что-то просторное, неизящное, ведь она всю жизнь совершенно не интересовалась модой. Носила потрепанную, всегда черную одежду и туфли без каблука. «Натуральная оборванка», — вспоминает один приятель. «Средневековая отшельница», — говорит другой.
Философиня не стремилась быть в центре внимания. Она хотела видеть, но не быть видимой. Работала ли она на фабрике или ехала в поезде, главное, чего она хотела, — это анонимность, «слияние с толпой и исчезновение в ней, чтобы люди могли показать себя такими, какие есть», говорила она. Но она все равно всегда выделялась. Как же еще? Интеллектуалка. Неуклюжая. Еврейка.
Вейль родилась в Париже в 1909 году в принципиально светской высокоинтеллектуальной семье. С юных лет она находила утешение и вдохновение в книгах. К четырнадцати годам она знала наизусть многие из «Мыслей» Блеза Паскаля. Читала в оригинале труды на санскрите и ассиро-вавилонском языке. («Такой до смешного простой язык!» — говорила она подруге.) Целыми днями могла обходиться без еды или без сна.
В школе Симона училась отлично, но никогда не ценила знания ради самого знания. «Единственная серьезная цель учебы в школе — тренировка внимания», — говорила она. Именно это простое слово — «внимание» — задало смысл ее жизни. Стало связующей нитью всей ее обширной философии и самой жизни.
* * *
Умение обращать внимание, наряду с умением ходить вертикально и открывать банки с огурцами, — это то, что делает нас людьми. Любое блестящее научное открытие, любое великое произведение искусства, любой добрый жест — все это происходит из момента незамутненного, самоотверженного внимания.
Внимание — это важно. Оно формирует нашу жизнь, более чем что-либо прочее. «Реальность — это то, на что обращено наше внимание в данную минуту»
[94], — сказал американский философ Уильям Джеймс. Что-либо существует для нас, лишь если мы обратили на это внимание. И это не метафора. Это факт. Как показывают многие исследования, мы можем просто не видеть то, на что не обратили внимания
[95].
Качество нашего внимания определяет качество жизни. Вы — это то, на что вы решили обратить внимание. И что еще важнее — как вы обращаете внимание. Если оглянуться на прожитое — какие воспоминания соберутся на поверхности? Быть может, что-то важное: например, день свадьбы; а может, что-то незначительное — неожиданно задушевный разговор с человеком, стоящим за вами в невыносимо долгой очереди на почте. Высока вероятность, что это будут моменты, когда вы были наиболее внимательны. Наша жизнь — не меньше и не больше, чем сумма схваченных моментов. «Высочайший экстаз, — писала Вейль, — это максимально сосредоточенное внимание».
В эти редкие моменты мы входим в такое состояние ума — состояние души, — которое Вейль называет «полнотой внимания», а психолог Михай Чиксентмихайи — «потоком». В состоянии потока человек теряет всякое самоосознание, иначе ощущает время, острее чувствует реальность. Все кажется реальнее реального. В отличие от многого другого в жизни, состояние потока «столь плодотворно, что к нему стоит стремиться ради него самого»
[96], утверждает Чиксентмихайи.
Люди в состоянии потока не поглощены собой, потому что их «я» исчезает. Нет музыканта — только музыка. Нет танцовщицы — только танец. Вот как описывает свой поток страстный любитель моря: «Забываешь сам себя, забываешь все на свете и видишь лишь, как лодка играет с морем, как играет море вокруг лодки, и больше ничего, ничего, что не нужно для этой игры»
[97]. И не обязательно, чтобы попасть в поток, переплывать океан или взбираться на Эверест. Просто нужно быть внимательнее.
* * *
Если внимание так важно, можно подумать, что философы только им и озабочены. Но они всегда обращали на внимание мало внимания. Может, они находят внимание как объект исследования слишком очевидным или слишком туманным. Может, им самим недостает внимания.
На протяжении столетий лишь нескольким философам удалось просидеть спокойно достаточно долго, чтобы приступить к этому предмету. Отец современной философии Рене Декарт считал внимание своего рода «волшебной лозой» разума — инструментом, позволяющим отличать сомнительные идеи от «ясных и отчетливых», не вызывающих сомнения. Автор знаменитых слов «Я мыслю, следовательно, я существую» также, весьма многословно, сказал вот что: «Я обращаю внимание, следовательно, я могу преодолевать рамки сомнений». Не так эффектно звучит, но, вероятно, более точно.
