Неправда, говорит Симона Вейль. Внимание требует не действия, а скорее согласия. Это не пауэрлифтинг, а скорее йога. «Негативное усилие», как это называла Вейль. Подлинное внимание, считала она, сродни ожиданию. Собственно, по ее мнению, это одно и то же: «Самые драгоценные блага не надо искать. Их надо ожидать». Противоположность вниманию — не рассеянность, а нетерпение.
Не ищите решений. Ждите их. Чем больше напрягаешь мозг в поисках «того самого» слова, тем упорнее оно от тебя прячется. Но стоит подождать — и оно придет. Рано или поздно.
Скорость — враг внимания. Из всех безобразий, которые ей доводилось наблюдать на фабрике, величайшим Вейль показалось неуважение к сосредоточенному вниманию работников. Лента конвейера двигалась со скоростью, «несовместимой с любым другим видом внимания, в сознании не оставалось ничего, кроме одержимости этой скоростью».
Мы обращаем внимание лишь на то, что считаем достойным своего внимания. С одной стороны, такое выстраивание умственных приоритетов необходимо, иначе наша жизнь превратится, по словам Уильяма Джеймса, в «цветущий жужжащий беспорядок». Но тут есть свои нюансы. Если расставлять приоритеты слишком быстро и слишком импульсивно — рискуешь упустить из виду бесценные бриллианты.
Подобно тому как порой мы выносим поспешные решения, существует и поспешное внимание. Мы слишком быстро прикипаем вниманием к определенной вещи или мысли. И платим за это тем, что упускаем из виду мгновение красоты или проявление доброты. Именно поэтому, говорит Вейль, так важно как можно дольше поддерживать состояние отсутствия знаний и мыслей. Для этого нужно терпение — во времена Вейль и тем более в наши дни материя редкая.
Вейль уделяла огромное внимание тому, что большинство из нас сочтет ничтожным. К примеру, почерку. В старшей школе, как пишет ее подруга и биограф Симона Петреман, Вейль решила исправить свой «неаккуратный, небрежный почерк, почти каракули»
[105]. И она стала работать над этим неустанно, внимательно, невзирая на головные боли и распухшие, ноющие пальцы. И вот каракули постепенно становились «все менее угловатыми, более гладкими, и наконец сформировался ясный, красивый почерк, которым она и писала в последние годы».
Терпение — это добродетель. Как показывают новейшие исследования, оно к тому же полезно. Терпеливые люди счастливее и здоровее, чем нетерпеливые
[106]. Они с большей вероятностью действуют рационально, успешнее справляются с трудностями.
Однако в самом понятии терпения мало веселого. Английское patience происходит от латинского patiens — страдание, стойкость, выдержка. Ивритское савланут чуть повеселее: оно значит и терпение, и терпимость
. Терпимость к чему? К страданию, конечно; но также и терпимость к тому, что в самих себе мы отвергли. Люди, нетерпеливые с другими, редко терпеливы сами с собой.
Я по природе не из терпеливых людей. Мой ум довольно корыстолюбив. Ему всегда что-то нужно, лучше всего что-то большое: Большая идея, Большой прорыв, Большой завтрак. Словно алкоголик, о чьем пристрастии никто не подозревает, я могу скрывать от других свое нетерпение. Обычно мне это удается. Но иногда люди видят меня насквозь. Скажем, один голландский мессия, с которым я познакомился в Иерусалиме.
Я работал над материалом об иерусалимском синдроме для NPR. Этот душевный недуг поражает некоторых гостей Святой земли. Прибывают они совершенно нормальными, но вдруг начинают считать себя Илиями, Лазарями и прочими библейскими персонажами. И встречается это чаще, чем может показаться.
Я услышал, что один хостел в Старом городе Иерусалима особенно привлекает людей с иерусалимским синдромом. Поэтому туда я и направился — и разумеется, повстречался там с голландским мессией. Лысеющий человек средних лет, неприметной наружности, он объяснил таким тоном, словно делился прогнозом погоды на завтра, что мессия придет в ближайшее время.
— И это будет голландец, такой же как я, — сказал он.
Вот оно, то, что нужно. Отлично. Именно этот кусочек записи я использую в материале. Я слушал его дальше, делал запись, но мой мозг уже отключился: он свое дело сделал. Почувствовав мое невнимание, голландский мессия внезапно умолк и уставился на меня.
— Ты, — произнес он медленно, обвиняющим тоном, — ты нетерпелив.
У меня пробежал холодок по спине. Он был прав. Для меня он был не человеком, не потенциальным мессией, а фрагментом записи на пленке. Пищей для эго. Эпизодом материала, который, как я рассчитывал, снискает мне похвалу. Я получил от него необходимое, и, как мне представлялось, наша сделка была окончена. Но не для него. Я уверен, он вообще не счел это сделкой. С его точки зрения, у нас происходил разговор, взаимный обмен вниманием, и я «зажал» свою часть.
Любые споры происходят не от недопониманий самих по себе, а из-за «категориальных ошибок». Дело не в том, что стороны по-разному смотрят на один и тот же вопрос. Они смотрят на два разных вопроса. Один человек укажет на то, что неоптимальная загрузка посудомоечной машины не позволяет ей работать на полную мощность, а второй обнаружит в этом претензию к своему важнейшему навыку, а значит — покушение на свою мужественность. Вот так начинаются войны и истерические припадки.
Слова голландского мессии больно задели меня, ведь до того я гордился своей внимательностью. Острый глаз, бдительный слух — я всегда высматривал и выискивал интересного персонажа, любопытную запись, особый звук из окружающего фона, которые добавят моему сюжету колорита. Я был сосредоточен. Но не внимателен. Я знал, что ищу, еще до того, как находил. Меня поглощали собственные желания. А это всегда опасно.
Вейль предупреждала об опасности этого корыстолюбивого нетерпения, которому я поддался в Иерусалиме. И еще кое-чего — нетерпения интеллектуального, порождаемого неуверенностью. Оно подталкивает хвататься за идеи — даже за плохие, — как утопающий будет хвататься даже за лезвие протянутого ему меча. Все наши ошибки, говорит Вейль, «получаются от того, что мы поспешно устремляем свою мысль на что-то и она, будучи таким образом преждевременно наполненной, более уже не свободна для истины».
Подобное можно наблюдать у людей, рвущихся объять некую Большую идею, которая, как они надеются, превратит их из обычных мыслителей во властителей умов. Им интереснее эффектно преподнести Большую идею, чем глубоко продумать ее. И вот они выпускают ее в мир, когда она еще не дозрела.
Такие амбициозные властители умов сторонятся тяжелого труда, которого требует внимание. Внимание трудно не в том смысле, в каком трудно дзюдо или стрельба из лука. Трудность внимания сродни трудности медитации или, скажем, родительских обязанностей. Трудности ожидания поезда. Внимание — это не навык, который можно приобрести, типа вязания или фехтования. Это состояние ума, это способ мыслить. Мы не столько учимся вниманию, сколько ориентируем себя в его сторону. И такой сдвиг возможен, лишь если остановиться, как Сократ, и отступить на шаг от собственного разума. Вейль называет это decreation, «рас-творение».
