И она права. Я не склонен уделять внимание деталям. Уход за собой — это для простых смертных. У меня, Человека идеи, времени на такую ерунду нет. Я по-странному горжусь своей неряшливостью, ведь интеллектуальная глубина, полагаю я, обратно пропорциональна аккуратности внешнего вида. Моему уму нужно большое, он будто фотокамера, застрявшая в режиме широкоугольника. Мой ум игнорирует мелочи, выискивая великое и всеобщее.
Такая гигантомания охватывает практически всю мою жизнь. Я отлично открываю банки с едой (большое), но забываю их закрывать (малое). Исправно кормлю собаку (большое), но забываю — кота (малое). Пишу книги (большое), но имею ужасный почерк (малое). И я даже не склонен рефлексировать на этот счет (кому есть дело до подобной ерунды?). Вернее, раньше не был. Я осознаю, что за невнимательность к деталям приходится платить. Она связывает, ограничивает меня. А один раз чуть не убила.
Подростком я учился управлять частным самолетом. И все было хорошо — поначалу. «Ты хорошо понимаешь большие вещи, но не мелочи», — как-то раз после занятия сказал мне инструктор. Было не вполне понятно, комплимент это или упрек. Полагаю, ответ зависит от того, насколько сам говорящий умеет ценить малое. Он, в отличие от меня, умел.
Однажды после очередного занятия с инструктором я вырулил обратно на парковочную площадку и выключил мотор. Я уже расстегивал плечевые ремни, когда инструктор сказал как ни в чем не бывало:
— Ну, я пойду. Теперь давай сам.
— Чего?
— Ты готов.
— Готов?
— Ну да. Готов.
Мой первый самостоятельный полет. Мне шестнадцать, я даже машину еще сам не водил. Я громко сглотнул.
— Все получится, Эрик, — произнес какой-то вроде бы знакомый голос… да это же я сам и сказал.
— Да, все получится, — ответил я самому себе.
— Да наверняка, — отозвался инструктор. — Дай только я все-таки выйду из машины.
— Да-да, конечно…
Он выбрался из самолета: место рядом со мной зияло пустотой. Я связался с диспетчером, запросил разрешение на руление и взлет.
— Принято. Взлетно-посадочная полоса номер 14, — прозвучал чеканно-ясный ответ.
Подрулив почти к самому началу полосы, я пробежал глазами чек-лист.
Закрылки? Готовы.
Бак? Полон.
Высотомер? Готов.
Вроде все в порядке. Я связался с диспетчерской вышкой. Взлет разрешили. Я передвинул вперед рычаг управления. Плавно набираю скорость. Мощность двигателя в норме. Так. А это что за стук?
Что-то пошло не так. За несколько секунд я должен был решить, продолжать движение или отменить взлет. По мере ускорения стук делался громче. Подняв глаза, я заметил, что ручка двери в открытом положении.
Черт! Я забыл… как это по науке? В общем, закрыть дверь. Не отпуская одной рукой штурвал, я потянулся другой вверх и захлопнул дверь. Через пару секунд самолет уже был в воздухе. В остальном полет прошел так, как и должен проходить полет: без приключений. Сел я безупречно.
Пока я рулил к стоянке, диспетчер на секунду прервал поток технической информации и быстро произнес: «Поздравляю, Эрик».
— Спасибо! — ответил я, а в голове крутилось: «Вы бы знали. Вы бы только знали».
Вернувшись вечером домой, я прокрутил в голове весь этот случай заново. Ерундовый недосмотр, обычная дверная ручка, но все могло закончиться трагедией. Прав был инструктор. Мелочи — мое слабое место. И мелочи могут убить. А могут и спасти.
Сэй-Сёнагон знала это как никто другой. Однажды императрица Тэйси, видя, как радуется Сёнагон циновке-татами изящной работы, заметила: «Ты находишь утешение в самых простых пустяках, не так ли?» Ответ никто не записал, но я примерно представляю, о чем думала писательница: «Да, ваше величество, но это совсем не пустяки».
Грусть ложится на душу тяжким грузом, но это, быть может, иллюзия. Может быть, она легче, чем нам кажется. Может быть, героические деяния не так и важны. Может быть, так называемые пустяки — красота простых вещей — могут нас спасти. А может быть, спасение ближе, чем кажется. Просто протяни руку — и захлопни дверь.
* * *
Сохранился ли по сегодняшний день японский «культ красоты»? Взгляните на голые небоскребы и реки, одетые в бетонные набережные, и вы скажете: нет, он ушел. И с этой точки зрения будете правы. Большая Япония некрасива.
Но присмотритесь к мелочам — и все изменится. Я словно десятилетка, впервые глядящий в микроскоп: мне открылся поразительный мир, ранее скрытый от глаз, но всегда бывший вокруг нас. Крошечные проявления красоты видны мне повсюду: мягкий свет торговых аппаратов; онигири — маленькие треугольнички из риса и рыбы, свернутые так, чтобы лист водорослей оставался хрустящим; чашечка саке, поданная в изящном деревянном ящичке.
И вот я снова в синкансэне, мчусь со скоростью пули в сторону Токио и достаю из пакета коробочку с завтраком-бэнто, аккуратно упакованную буфетчиком на вокзале. Бумажный пакетик. Он прекрасен. Прочные ручки. Симпатичная картинка. Я аккуратно беру коробочку, мысленно благодаря буфетчика за доброту.
Поев, я достаю блокнот и пишу большими буквами: «ЯПОНСКИЕ ПОЕЗДА-ПУЛИ: СПИСКИ». Хорошее начало! Но слишком общо. Нужно конкретнее. Внимание к деталям. «Что есть замечательного в японских поездах-пулях». Вот так лучше.
1. То, как кондуктор проходит по проходу, затем оборачивается лицом к пассажирам и кланяется. 2. То, как пассажирка, молодая женщина на высоких каблуках, чуть теряет равновесие, проходя по вагону, но с грацией балерины выравнивается. 3. Ощущения от кофейного стаканчика из плотного, толстого пластика: его тепло приятно, но не обжигает. 4. То, как на чашке написано по-английски Aroma Express Café и буква «о» в первом слове сделана в виде кофейного боба. 5. То, как по мере приближения к Токио пейзаж становится все более современным и городским, но происходит это постепенно: город не возникает внезапно, а как бы материализуется. 6. Безупречные уборные. 7. Нежданный отблеск моря. 8. Свистящий звук встречного поезда, мчащегося с такой скоростью, что даже не успеваешь испугаться возможного лобового столкновения. 9. То, как на оконном стекле, словно бусины, возникают капли дождя; как они образуют струйки и целые системы ручьев, как быстро, словно бы деловито они перемещаются.
«Что есть удручающего в японских поездах-пулях». 1. Внезапный трепет, когда увидел гору Фудзи и тут же ощутил укол разочарования, поняв, что никакая это не Фудзи, а просто какая-то еще гора, ничего особенного. 2. Когда радостно видишь перед собой свободное место, но в последнее мгновение его занимает пассажир, смахивающий на отставного борца сумо. 3. Потертые синие обивки кресел. 4. То, что абсолютно все в вагоне сидят тихо, не издавая ни звука, а ведь вы в обычном вагоне, не в «тихом».
Свои списки я записал на качественной бумаге — пусть не из Митиноку, но вполне хорошей. Она не содержит кислот и проживет долго. Может, несколько сотен лет или даже дольше. Но не вечно. Когда-нибудь мои списки истлеют вместе с другими преходящими вещами. Это печально, но не удручающе. Эта грусть сродни ощущениям от покачивающегося вагона, окончания колледжа, проводов с работы на пенсию. Это печаль позднеосеннего дня, когда порыв ветра разметал груду опавших листьев и они пустились в пляс.
