Вмешались обеспокоенные друзья, забрали Ницше домой в Германию. Утратив дееспособность (скорее всего, последствие сифилиса
[158]), после 44 лет он не написал ни слова. Следующие десять лет о нем заботилась семья — сперва мать, а когда ее не стало — сестра. Хотя Ницше ничего больше не творил, слава его росла с каждым годом.
Именно такой Ницше, сломленный, бессильный, и запечатлен, увы, на фотографиях, которые использовала его честолюбивая сестра-антисемитка. Именно ее действия привели к тому, что наследие Ницше использовал в своих целях Гитлер.
Перед тем как лишиться рассудка, Ницше работал над книгой, которую называл «Опыт переоценки всех ценностей». Крикливое название — но глубокая идея, которая, закончи он работу, могла бы многим обогатить концепцию вечного возвращения. Если наша жизнь — а по сути, и вся Вселенная — впрямь повторяется, что мы тогда контролируем? Не действия свои, думал Ницше, а их оценку. В своем существе его философия была «экспериментом по смене ориентиров в мире полной неопределенности»
[159]. Обычно мы движемся от неопределенности к определенности. Но это, говорил Ницше, совсем не обязательное правило. Это всего лишь одна из ценностей, а всякую ценность можно переоценить.
Мы можем сделать выбор в пользу того, чтобы находить радость не в определенности, а в ее противоположности. Тогда жизнь, с точки зрения постороннего не изменившись, будет ощущаться совсем иначе. Находите радость в неопределенности — и офисный гвалт начнет веселить ваше сердце, а не вынуждать вас скрипеть зубами, а по вечерам опрокидывать еще один стаканчик вина. Находите радость в неопределенности — и даже болезнь, пусть и связанная с физической болью, перестанет страшить. Такая смена угла зрения незначительна, но по сути огромна. Весь мир начинает выглядеть иначе. Так переориентировать свой взгляд нелегко, признает Ницше, но возможно. А что такое философия, как не исследование ранее немыслимых возможностей?
* * *
Моя прогулка окончилась неудачей. Сколько я ни искал, сколько я ни возвращался — каменной пирамиды мне найти не удалось. Что ж, всегда есть завтрашний день. И тут я вспоминаю слова Фила Коннорса из «Дня сурка»: «А что, если завтра — не будет? Сегодня его нет».
С точки зрения вечного возвращения завтра — это сегодня, а каждое сегодня — это завтра. Я пройду той же тропой бесчисленное количество раз. В голливудском фильме я смог бы скорректировать свой путь, подправить маршрут тут и там и в конце концов нашел бы эту пирамиду, завоевал бы любовь девушки — и все закончилось бы хорошо. Титры.
Но у Ницше подобного хеппи-энда не предусмотрено. Да, я буду вновь и вновь идти тем же путем, никуда не отклоняясь. Снова сяду на ту же скамейку, увижу ту же бабочку, и буду искать камень Ницше, и не найду его. Каждый раз. И так вечность.
Готов ли ты принять эту бесконечную неудачу? — спрашивает Ницше. Более того — готов ли ты принять ее с радостью? Полюбить ее?
Если говорить о камне — да не вопрос, Фридрих. Если речь о более серьезных разочарованиях в жизни — проваленных собеседованиях, проблемах в отношениях с дочерью, размолвках с друзьями, — тут я не был бы так уверен. Я могу согласиться с их существованием. Даже принять их. Но полюбить? Это уж слишком. До сих пор мне это не удавалось. Может, никогда и не удастся, сколько бы ни повторялись Вселенная и я сам.
Вот почему «День сурка» — это комедия. Если мы живем одну и ту же жизнь раз за разом снова и снова, что нам остается, кроме как посмеяться?
А еще лучше — потанцевать. Не ждите повода. Танцуйте, и все. Яростно, самозабвенно, будто никто не смотрит. Жизнь хороша — танцуйте. Жизнь делает больно — танцуйте. А когда ваше время подойдет к концу и завершится танец — тогда скажите (нет, выкрикните): Da capo! Еще, еще!
12. Справляться с трудностями, как Эпиктет
Время: 16 часов 58 минут. Где-то в Мэриленде. Поезд «Амтрака» Capitol Limited, следующий из Вашингтона, округ Колумбия, в Денвер через Чикаго.
Не прошло и получаса, как мы останавливаемся. Ждем. И еще ждем. Я жду с нетерпением — знаю, что разочаровываю Симону Вейль, но ничего не могу с собой поделать.
Меня бесит не столько само ожидание, сколько то, что я не понимаю причины. Дерево упало на пути? Пропускаем товарный поезд? Угроза ядерной войны? Я смотрю в телефон, как будто там найдется ответ. (Нет.) Ерзаю на месте. Смотрю на часы. Снова ерзаю.
Начинаю бояться, что мы просидим здесь несколько часов. Я пропущу пересадку в Чикаго. Это плохо, это действительно очень плохо. В этой ситуации, решаю я, не грех и психануть. И психую.
Мне известно, какая красота простирается за окнами вагона — ряды скальных дубов и цветущих кизиловых деревьев вдоль канала Чесапик-Огайо. Яркое синее небо. Но мне этот вид не доставляет радости: на его фоне не годится психовать. Мне нужна помощь. Мне нужна помощь стоиков.
Я это понял в тот момент, когда заметил рекламу. Ничего особенного: черно-белая, без яркой графики. «Обретите „стоическую невозмутимость“ — проведите время в нашем лагере у подножия Снежных гор».
Вот мы и тронулись с места. Возможно, я зря беспокоился, а может, эта немалая энергия, которую я потратил, теперь и движет нас вперед. Я всегда полагал, что, когда я психую, привожу в движение весь мир и стоит мне хоть на секунду перестать, Вселенная просто исчезнет.
Я делаю пересадку в Чикаго, и вскоре поезд уже везет меня на запад, в сторону Денвера и Снежных гор Вайоминга. «Амтрак» много куда возит своих пассажиров. Но не в Ларами, штат Вайоминг. Последний этап пути я должен преодолеть на автобусе. Но, прибыв на денверский вокзал, я не замечаю никаких признаков существования этого самого автобуса. Я по привычке начинаю подозревать катастрофу — и психовать. Автобус уехал без меня, или его вовсе нет, не было и не будет никогда.
Проходит, по моим ощущениям, несколько часов (на самом деле, наверное, минут двенадцать), и подъезжает автобус. Я захожу в него и занимаю место в самом хвосте. Мы едем, рассекаем пространство, прямо как в поезде. Но это другое.
* * *
Типичное наставление стоиков — «жить в согласии с природой». Организаторы «Лагеря стоиков» поняли этот совет буквально. Лагерь затерян в густом вайомингском лесу, на приличном расстоянии от ближайшего города, который и городом-то не назовешь: заправка и три бара.
Мы, будущие стоики, собираемся в главном фойе для ориентировки. Это большое помещение с высокими потолками, в одном из углов — внушительный камин, очень кстати, хотя на дворе и май. Говорят, будет снег. С одной из стен на нас взирает огромное чучело головы лося. Так называемую меблировку фойе составляют разномастные кушетки и жесткие пластиковые стулья. Адская эстетика, которая привела бы Сэй-Сёнагон в уныние. Гибрид лыжной базы с тюрьмой нестрогого режима — вот куда я попал.
