* * *
Существует очень мало ориентиров относительно старости. А ролевых моделей — еще меньше. Полно стариков, выдающих себя за молодых, но это ролевые модели для стариков, выдающих себя за молодых. Но не для тех, кто стареет.
Вряд ли подойдет и кандидатура Симоны де Бовуар — романистки, философа, легенды феминизма. О старости она всегда пишет с мрачностью. Ей не удавалось «красиво стареть». Старела она неохотно, сопротивляясь. Она пылала гневом на то, как гаснет смертный мир
, а заодно и на тех, кто отказывал ей в праве на этот гнев. Но в конце концов она смогла примириться со старостью, принять ее и даже — хотя сама бы она этого, быть может, не признала — полюбить ее.
Я мог бы ориентироваться на ее пример, поскольку и моя встреча со старостью не за горами. Предупреждающих сигналов уже было немало. Не далее как сегодня утром на моей левой щеке появилось крошечное коричневое пятнышко — в комплект к такому же на правой, еще парочке их братишек на голове и кузенам на шее. Вчера его не было. Вроде бы не было. Я, честно говоря, не очень часто смотрю на себя в зеркало. А если и заглядываю, то скорее мимоходом, чем по-настоящему. Из зеркала в мой мозг поступает ровно столько сигналов, чтобы убедить меня в том, что я все еще существую в физической вселенной, но на то, чтобы обратить мое внимание на неприятные моменты вроде этого нового пятнышка, их уже не хватает. Сейчас я думаю: я ведь уже много лет не видел себя.
Моя ли в том вина? Я мужчина возраста не определенного, но неопределенного. В возрасте, но не стар. Как назвать этот неловкий промежуток? «Поздний средний возраст» — не так уж хорошо из-за слова «поздний», но явно лучше, чем «ранняя старость». Ведь я не стар.
Глядя на настоящего старика, я вижу то, что Бовуар называет «Другим», — кого-то столь чужого, что нам он кажется «объектом; чем-то несущественным». Вот он — стар, говорю я себе. А я нет. И эта фраза подразумевает, что старым я никогда и не стану. Я знаю, это ложь, но ложь полезная — она дает мне каждое утро вставать с постели, как Марку, и продолжать борьбу.
Эту битву мне не выиграть, я знаю. Я уже начинаю отступать. Когда моя борода начала седеть, я каждую неделю подкрашивал ее в каштановый — не дай бог превратиться в седобородого. Постепенно я перешел на раз в две недели, а затем — и в три. Я знаю, что однажды сдамся седине. Вижу, что не за горами момент встречи. Но не сейчас. Нет, еще не сейчас. Я не стар.
Моя способность к самообману началась не с первых седых волосков. Как замечал римский философ Цицерон, многие недостатки, в которых мы виним старость, на самом деле коренятся в нашем характере. Старость не придает нашему характеру каких-то новых черт, лишь усиливает существующие. С возрастом в нас сильнее проступаем мы сами. Обычно с невыгодной стороны. Из финансово грамотного молодого человека вырастает старый скряга. Из восхитительно решительной юной леди — невыносимо упрямая старуха. Всегда ли такое расширение носит негативный характер? Можно ли изменить эту траекторию? Можно ли стать старшей и притом лучшей версией себя?
* * *
Большинство философов обычно на удивление мало пишут о старости. Я говорю «на удивление» не только потому, что это вообще-то важнейшая часть жизни, но и потому, что немало философов прожило долгую, плодотворную жизнь. Платон умер в 80 и активно работал до конца своих дней. Исократ прожил до 99 лет, а самый знаменитый свой труд создал в 94. Горгий уделал их всех: жил и работал он до 107 лет.
Прекрасно, скажете вы. Но правда ли нам нужна философия старения? В конце концов, полно научных исследований по вопросу «успешного старения». (Какое дурацкое выражение. Я еще и стареть должен успешно? Отлично. Плюс один к комплексам.) Есть множество книг о диетах, упражнениях, профилактическом лечении, не говоря уж о глянцевых брошюрках, рекламирующих жизнь в «апартаментах для престарелых». Что может добавить сюда еще и философия?
Много чего. Она не учит нас, что думать, она учит, как думать. Нам нужно научиться думать о старости по-новому. Правда в том, что мы о старении не думаем вообще. Думаем о том, как сохранить молодость. У нас нет культуры старения. Есть культура молодости, к которой изо всех сил тянутся стареющие люди.
Старость — это не болезнь. Не патология. Не аномалия. Не проблема. Это непрерывный процесс. Общий для всех. Все мы непрерывно стареем. Прямо сейчас, читая эти слова, вы тоже стареете. Ровно с той же скоростью, с какой стареет младенец или дедушка.
Философия помогает определиться с терминами, как учил нас Сократ. Что мы имеем в виду, говоря «старый»? Хронологический (он же паспортный) возраст — это не то. Он лишен смысла. Он ничего не говорит нам о самом человеке, пишет философ Ян Баарс, специалист по теме старения: «Хронологический возраст ничего не значит»
[170].
* * *
У древних греков было два слова для обозначения времени: хронос и кайрос. Хронос — это время, собственно, хронологическое: минуты на часах, месяцы в календаре. Кайрос — подходящее, уместное время. Самое время. Говоря «сейчас или никогда» или, скажем, «теперь не время», мы говорим именно о кайросе.
В общем, сейчас, кажется, идеальное время для путешествия отца с дочерью. Моя дочь уже не смеется над моими шутками (и утверждает, будто так всегда и было) и не обнимает меня, но общаться мы пока общаемся. В нашей зыбкой вселенной кто может знать, сколько это еще продлится?
Наши дети сродни кольцам, по которым лесники замечают возраст деревьев. Наглядное свидетельство проходящих лет. Они растут, меняются, и мы знаем, что и сами меняемся, пусть это и не так очевидно. Для немолодого отца такие «кольца» особенно важны. Я острее других ощущаю, как множатся эти концентрические круги. И борюсь с искушением откладывать радость на потом. Почему бы не рвануть в Париж? Почему бы и не сейчас? Пока бурные реки отрочества не унесли ее от меня? К тому же Соня, в отличие от меня, говорит по-французски. Если это не кайрос, тогда я не знаю, где его искать.
Я все продумал заранее, а ведь это, как предупреждал Сократ, всегда опасно. Я представлял себе трогательную поездку папы с дочкой в Париж. Представлял, как мы гуляем по любимым местам Симоны де Бовуар. Обсуждаем постулаты экзистенциализма, потягивая шардоне и спрайт в кафе на Рив Гош. Как мы с 13-летней дочкой стремимся получше узнать друг друга.
Эта поездка была моим «проектом» — излюбленный термин экзистенциалистов. Проекты позволяют выйти за пределы нашей жизни, за пределы самих себя. Однако, предупреждает Бовуар, наши проекты все время сталкиваются с чужими. Наша свобода неразрывно связана с чужой свободой. Мы не свободнее других. И мой проект — милая поездка папы с дочкой во Францию — столкнулся лоб в лоб с проектом Сони: есть в Макдоналдсе и строчить сообщения друзьям в Америку.
* * *
Я никак не могу справиться с автоматом, печатающим билеты на станции подземки. Проблема не в языке, а в технике. Не получается нажимать нужные кнопки в нужном порядке.
