Особенно после того, как в его группе появился Жерар Берк. Он терпеливо выжидал в засаде, пока Жерар не выскажет какую-нибудь определенную точку зрения, затем задавал вопрос; это всегда был вопрос и никогда – определенное заявление. По каким-то причинам, не понятным для Мэтта, точки зрения Берка всегда были ортодоксальными. Чтобы опровергнуть их, Мэтту приходилось выдвигать нестандартные идеи.
Один раз, когда семинар уже кончился, он спросил Берка:
– Послушай, Берк, мне почему-то всегда казалось, что мыслишь ты более оригинально.
– Может, и так. А что?
– По тому, что ты говоришь на «Сомнении», об этом не скажешь.
На лице Берка появилась хитрая улыбка.
– Не жди, что я буду подставляться.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты полагаешь, наши дорогие начальники так уж заинтересованы в оригинальных идеях? Малыш, ты никак не научишься распознавать эти ловушки.
Какое-то время Мэтт не знал, что ответить. Потом сказал:
– По-моему, у тебя что-то с мозгами.
Тем не менее слова Берка заставили его призадуматься.
Шли дни. Нагрузка была так велика, что на скуку не оставалось времени. Мэтт разделял мнение остальных кадетов, что «Рэндольф» – это сумасшедший дом, и нормальному человеку в нем жить никак не возможно, что это металлолом, выброшенный в космос за ненадобностью, и тому подобное. Но, по правде говоря, у него пока не сложилась своя точка зрения относительно учебного корабля – он был слишком занят учебой. Сначала его мучила тоска по дому; со временем она отступила. Его дни были заполнены занятиями, учебой, тренировками, снова учебой, лабораторными работами, сном, едой и опять учебой.
Однажды он возвращался с ночной вахты в отделе космической связи и услышал, как из каютки Пита доносились какие-то звуки. Сначала Мэтт подумал, что его товарищ решил вместо сна заняться учебой и просматривает кассеты на проекторе. Он хотел уже постучать в дверь и позвать Пита в столовую выпросить у дежурного по камбузу чашку какао, но вдруг понял, что шум за дверью вовсе не от проектора.
Мэтт осторожно приоткрыл дверь. С койки доносились сдавленные рыдания. Он тихо прикрыл дверь и постучал. Через несколько секунд послышался голос Пита:
– Заходи.
Мэтт вошел в комнатушку:
– Привет, Пит. У тебя поесть чего-нибудь не найдется?
– В столе есть печенье.
Мэтт достал его.
– У тебя больной вид, Пит. Что-то случилось?
– Нет, я здоров.
– Не вешай мне лапшу на уши. Говори, что случилось.
Пит помялся:
– Ничего. Ничего такого, в чем кто-нибудь может мне помочь.
– Может, так, а может, и нет.
– Ты мне помочь не сможешь. У меня тоска по дому, вот и все.
– О-о-о. – Мэтт увидел вдруг перед собой зеленые просторы Айовы, ее холмы… Усилием воли он прогнал видение. – Да, парень, это дело тяжелое. Я тебя понимаю.
– Нет, не понимаешь. Ты ведь практически дома – подошел к иллюминатору и посмотрел.
– Ну, это как сказать.
– Ты давно оттуда? А у меня два года ушло, чтобы попасть на Терру, и неизвестно, когда еще я смогу побывать дома. – Пит был где-то далеко-далеко, будто не говорил, а стихи читал. – Мэтт, ты не представляешь, что это такое. Ты никогда его не видел. Знаешь поговорку «У каждого цивилизованного человека две родины: своя и Ганимед»?
– Чего-чего?
Но Пит его даже не слышал.
– Юпитер прямо над головой, в полнеба… – Он замолчал. – Знаешь, Мэтт, как там красиво! Таких мест больше нет нигде.
А Мэтт видел Де-Мойн: летний вечер, осень почти… светлячки подмигивают, цикады среди деревьев стрекочут, а воздух такой сладкий, такой густой, хоть черпай горстями. Вдруг накатила ненависть ко всему, что их окружало: к стальной оболочке, невесомости, очищенному воздуху, искусственному освещению.
– Зачем мы вообще сюда подписались, Пит?!
– Не знаю, Мэтт. Я не знаю.
– Ты хочешь бросить службу?
– Да не могу я. Из-за отца. Ему пришлось влезть в долги, чтобы оплатить мой проезд, и если я все брошу, ему не расплатиться.
Вошел Текс, зевая во весь рот и почесываясь:
– Чего это вы полуночничаете? Вам что, спать надоело? Хоть бы других пожалели, поспать дали.
– Извини.
– На вас посмотреть – так будто у вас любимая собака подохла, – внимательно посмотрел на них Текс. – Что случилось?
– Ничего особенного, – буркнул Мэтт. – Тоска по дому.
– Это он из-за меня, – вступился за друга Пит. – Накатило на меня, понимаешь? А Мэтт мою тоску заговаривал.
– Ничего не понимаю, – сказал Текс удивленно. – Какая разница, где ты, пока ты не в Техасе?
– Текс, бога ради, перестань! – рассердился Мэтт.
– Что я такого сказал? – Текс удивился еще больше. – Пит, вот ты действительно далеко от дома, тут и спорить нечего. Но знаешь, как только нам дадут отпуск, поехали со мной в Техас. Хоть сосчитаешь, сколько у лошади ног.
– И познакомлюсь с твоим дядюшкой Боди, – слабо улыбнулся Пит.
– Точно! И дядя тебе расскажет, как он однажды прокатился на смерче, причем без седла. Ну как, договорились?
– Тогда обещай, что будешь у меня на Ганимеде. И ты тоже, Мэтт.
– Решено!
Они пожали друг другу руки.
Последствия ностальгического приступа прошли бы бесследно, но скоро случилось еще одно событие. Как-то у Мэтта не ладилась одна астронавигационная задача, и он отправился в каюту Аренсы попросить помощи. Мэтт застал выпускника укладывающим вещи.
– Заходите, сенатор, – сказал Аренса. – Не стой в дверях. Сказать что-нибудь пришел?
– Да нет, просто так. Вас на корабль назначили, сэр?
Аренса месяц тому назад сдал выпускные экзамены и получил назначение на космическую службу. Теперь одновременно он был и «старик», и выпускник.
– Нет. – Аренса взял пачку бумаг, просмотрел их и разорвал. – Но я улетаю.
– О-о-о!
– Не стоит рыдать – меня не уволили. Я ушел сам.
– О-о-о!
– Да не смотри ты на меня телячьими глазами и кончай эти свои «О-о-о!». Ну увольняюсь, что в этом странного?
– Странного? Да ничего.
– Наверное, ты думаешь, с чего бы это я, а? Ну так я тебе скажу. Хватит с меня, вот почему. Обрыдло мне, понимаешь? Нету у меня охоты заделаться суперменом. Этот нимб слишком давил мне на мозги, и я его снял. Ты можешь это понять?
– Эй, я вовсе тебя не критикую!
