– Пожалуй, тебе стоит самой взглянуть, Ясси, – Кирстен выглядит обеспокоенной. – Как думаешь, справишься?
У меня, по крайней мере, получается улыбнуться, хоть мне и кажется, что со стороны это выглядит фальшиво.
– А у меня есть выбор?
Отпиваю кофе. Глотать тяжело. Кирстен снова вздыхает и, оттопырив пальцы, закрывает флакончик с лаком. Как знать, возможно, она уже жалеет, что вернулась и взяла на себя заботу обо мне. Быть может, она лишь терпит меня.
– Гизнер ожидает твоего звонка, чтобы назначить день для опознания. Он сказал, что тебе необязательно являться в управление. Ему не трудно заехать еще раз. В любое время, хоть в выходной.
– Как мило с его стороны, – отвечаю я хрипло.
– И, я думаю, неплохо бы сразу договориться о встрече с твоим психотерапевтом. Кто знает, что на тебя найдет, когда ты снова увидишь это лицо…
– Вряд ли она мне поможет.
– Ну да… тут нужно желание.
– Значит, так ты думаешь, – произношу я тихо и ставлю кружку на столешницу. – Если я тебе в тягость, так и скажи. Я пойму.
Кирстен закатывает глаза.
– Перестань, Ясси. Это не так, правда.
– Ты мне ничем не обязана.
– Прекрати, ладно? Сейчас речь не о нас, а о том, что ты должна примириться.
– Примириться.
– Да, научиться жить с тем, что произошло с тобой. И у тебя ничего не получится, если ты продолжишь в том же духе. Тебе нужна профессиональная помощь.
– Мне лучше, с тех пор как ты здесь.
Кирстен щелкает языком. Я вижу, что она хочет сказать мне что-то, но колеблется. В конце концов решается.
– Ты обмочилась во сне.
Я даже не пойму с первого раза, правильно ли поняла ее.
– Я?..
Кирстен отодвигает стул, чтобы встать из-за стола. Затем становится передо мной и печально смотрит на меня, склонив голову набок.
– Ты обмочилась во сне, – повторяет она медленно. – Этой ночью. Видимо, тебе что-то снилось, ты металась по постели, размахивала руками и кричала: «Это не браслет, Ханна! Это наручники! Отстегни их скорее!» Я пыталась тебя разбудить, но ты была в полной отключке.
Качаю головой. Мне ничего не снилось этой ночью.
– Да, Ясси, так все и было. Когда я заметила, что простыня мокрая, то стащила тебя с кровати. Вообще-то я хотела перенести тебя на диван, чтоб ты спокойно спала, пока я сменю белье. Но ты вцепилась в меня и просила, чтобы я не оставляла тебя одну. Говорила про какой-то аппарат и что ты боишься, как бы он снова не поломался.
– Не помню.
– Так ты же спала.
Я снова качаю головой. Кирстен смотрит на меня с тревогой и кивает, непрерывно, как под гипнозом.
– Так все и было, Ясси. Именно так. И это четко говорит о твоем состоянии. Тебе не становится лучше, понимаешь? Я могу остаться. Могу покупать тебе продукты, менять постельное белье. Могу обнять тебя и выслушать, если потребуется. Но я не психотерапевт.
Молча обхожу Кирстен. Прочь из кухни, из-под ее встревоженного взгляда. Теперь ее близость меня угнетает. Направляюсь в гостиную. Хочется побыть одной, пусть и недолго, подумать, попытаться сопоставить то чувство умиротворения, с которым я проснулась, и пугающие события прошедшей ночи.
– Я хочу как лучше.
Оборачиваюсь. Кирстен догоняет меня в коридоре, останавливается передо мной. Обе руки подняты, и пальцы мельтешат в воздухе – лак на ногтях еще не обсох.
– Но самой тебе не справиться. – Она протягивает руку, хочет тронуть меня за плечо, но вовремя спохватывается – не хочет запачкать меня лаком. – Прошу тебя, давай позвоним твоему терапевту.
Я отворачиваюсь.
– В самом деле, Ясси. Почему ты все усложняешь, вместо того чтобы позволить помочь себе?
Мой взгляд падает на стопку писем, оставленных на комоде. Я сразу его замечаю.
– Считаешь, что ты заслужила такие страдания?
Простой белый конверт без марок.
– Никто не заслуживает такого.
Конверт хоть и прикрыт газетой, и видно только часть адреса, почерк тот же самый, это без сомнений.
– Хорошо, я ей позвоню, – произношу я монотонно. – Кажется, я оставила телефон в гостиной. Не посмотришь?
Слышу, как Кирстен облегченно вздыхает и проходит в гостиную.
– Я заскочу в ванную! – кричу я ей вслед и хватаю конверт.
После чего захожу в ванную, запираюсь и прислоняюсь к двери. Дрожащими, липкими от пота пальцами вскрываю конверт, но затем отвлекаюсь на шум работающей стиральной машины. От осознания, что в барабане монотонно вращается грязное белье с прошлой ночи, у меня ком встает в горле. Достаю сложенный листок из конверта.
Те же большие, черные, обличительные печатные буквы. Но слова другие.
СКАЖИ ПРАВДУ.
Маттиас
Я бы мог с тем же успехом поговорить с Гердом, с тем лишь отличием, что мы обращались бы друг к другу на «ты», Герд на прощание назвал бы меня ослом, а я его – идиотом. Полицейские всюду одинаковые, подобранные как по шаблону. И говорят одно и то же. Ближайшее окружение. Эта фразочка преследует меня и теперь, в машине. Как неприятный, удушливый запах, она стелется по воздуху, давит на мозг. Все считают, что я не знал свою дочь. Закрывал на всё глаза. Провел последние четырнадцать лет – а может, и того больше – в полудреме, убаюканный любовью к своему единственному ребенку. При этом я знаю свою дочь, знаю очень хорошо.
Я с шумом тяну носом и бросаю взгляд в салонное зеркало. Вижу только глаза Ханны и лоб. Эти глаза и лоб могли бы принадлежать Лене. Я бы мог везти ее на гимнастику или к школьной подружке.
«Папа, – донеслось бы с заднего сиденья. – А может, остановимся и купим быстренько мороженого?»
«Звучит неплохо. Кто платит?»
«Ты должен меня угостить, папа! Я ведь еще маленькая и не хожу на работу».
«Ох, а я-то и позабыл… Ладно, Лена. В порядке исключения, только для тебя».
Быть может, однажды и Ханна попросит у меня того же. «Дедуль, может, остановимся и возьмем мороженого?» Что угодно отдал бы за этот день…
– Может, сделаем остановку, Ханна? – говорю я с улыбкой и надеждой смотрю в зеркало. – Ехать еще минут тридцать. Не помешало бы остановиться и размяться, что скажешь?
Ханна молча смотрит в окно. По обе стороны от дороги тянутся деревья и поля. Прогноз погоды не сбылся: если час назад небо было чистым, то теперь наползла серая дымка. Жаль, я не могу заглянуть в голову Ханне. Хочется спросить, каково ей сейчас, на скорости в сто тридцать километров. Пугает ли ее такая скорость или, наоборот, приводит в восторг. Не терпится ли попасть наконец домой. Но всякий раз, когда мы остаемся наедине, что-то меня сдерживает, и я не решаюсь спросить ее о вещах действительно важных. Возможно, из страха что-то испортить.
