Доктор Хамштедт наклоняется еще ближе.
– Может, фрау Бреннер чем-то вас не устраивает?
Быстро мотаю головой.
– Нет-нет, дело не в этом. Фрау Бреннер очень добра. Кажется.
– Вы регулярно посещаете ее сеансы?
– Не то чтобы…
– Надо исправляться, фрау Грасс. Это важно.
– Знаю. Просто…
Я запрокидываю голову и смотрю в потолок, на застарелое бурое пятно от влаги. Его размытые контуры расплываются еще сильнее, начинают мерцать. «Не реветь, – безмолвно взываю я к себе. – Только бы не разреветься. Только не здесь, не сейчас. В конце концов, я пришла не для того, чтобы Мария Хамштедт копалась в моих ранах. Я здесь потому, что мне нужна информация. И ее оценка».
– Вам нелегко говорить о том, что случилось, – слышу я проникнутый пониманием голос фрау Хамштедт.
– Да.
– Возможно, вам даже кажется, что у вас есть повод стыдиться.
– Возможно.
Я вздрагиваю от резкого шороха и вновь перевожу взгляд на фрау Хамштедт. Несколько размашистым движением она вынула бумажный платок из картонной коробки на столе и теперь протягивает мне. Беру платок и промокаю глаза, после чего выпрямляюсь и прокашливаюсь.
– Спасибо.
– Мы много лет знакомы с доктором Бреннер, фрау Грасс. Она и в самом деле отличный специалист. А что касается вас – вам абсолютно нечего стыдиться. Вы стали жертвой. Такое не происходит по собственному выбору.
– Да, постоянно это слышу. – Я глуповато улыбаюсь и размышляю, как бы сменить тему.
– Но так и есть, фрау Грасс. – Доктор Хамштедт тоже улыбается. – И все же если вам некомфортно с фрау Бреннер, я с радостью помогу вам подобрать другого терапевта.
– Нет, дело не в этом, – поспешно заверяю я, когда до меня доходит, что фрау Хамштедт видит в этом причину моего визита. – Мне не требуется новый терапевт. Я хотела бы поговорить с вами о другом.
– Вот как… В таком случае чем я могу помочь вам, фрау Грасс? Но если вас интересует состояние детей, пожалуйста, не забывайте, что врачебная тайна запрещает мне…
Мотаю головой.
– Я хотела спросить, есть ли у детей доступ во внешний мир.
– Внешний мир? Вы имеете в виду, выходят ли они за пределы клиники?
– Именно.
Фрау Хамштедт выглядит несколько растерянной.
– Да, разумеется. У нас психиатрическая клиника, как вам известно, и здесь нет возможности проводить комплексные медицинские обследования. Так что да. Ханна уже посещала других врачей.
– Ханна покидала клинику?
– Да, была у стоматолога и несколько раз в окружной больнице. Но, с оглядкой на обстоятельства, ее физическое состояние в норме, если вас беспокоит это.
– Ханна покидала клинику, – повторяю я машинально.
В воображении рисуется навязчивая картина. Ханна одна, как призрак, движется по улице, по моей улице, к дому, в котором я живу. Босиком, в белой пижаме, с Фройляйн Тинки на руках… «Я все запомнила, – шепчет она. И затем: – Навсегда-навсегда».
– Само собой, не одна, в сопровождении наших сотрудников. А в последнее время все чаще – с дедушкой. – Фрау Хамштедт рассеивает наваждение, словно прочла мои мысли. – Почему вы спрашиваете об этом, фрау Грасс?
Я храню молчание. Начинаю терзать бумажный платок у себя на коленях.
– Фрау Грасс?
Дедушка Ханны. Твой отец, Лена. Мужчина, оравший в моей палате.
– Фрау Грасс?
– А в одиночку? В том смысле, есть ли здесь что-то вроде свободного времени, когда пациенты могут выходить без присмотра?
– Как я уже сказала, фрау Грасс, это психиатрическая клиника. И в случае с большинством пациентов мы, конечно же, не рискнули бы отпускать их куда-либо без присмотра.
– Даже по территории клиники?
– Ни в коем случае, – убежденно отвечает фрау Хамштедт.
– А возможно такое, что кто-то мог выйти незамеченным?
Доктор Хамштедт, вздыхая, произносит с настойчивостью:
– Нет, фрау Грасс, это невозможно. Могу я узнать, о чем все же речь?
Я собиралась рассказать ей о письмах. Более того, они лежат в сумке, возле моего стула. Только теперь я не уверена, такая ли это разумная мысль. Что, если она отреагирует как Кирстен? Тебе не становится лучше. Тебе нужна помощь. Я вспоминаю палату, в которой можно легко снять дверную ручку. Ради вашей собственной безопасности, фрау Грасс. Я с трудом сглатываю, горло обложило. Едва ли кто-то еще сможет подписать заключение о принудительной госпитализации так же быстро, как фрау Хамштедт.
– Фрау Грасс?
– Да…
Мне вдруг представляется, до чего нелепо я выгляжу. Я даже не расчесала волосы, не говоря уже о том, чтобы сменить домашние штаны и грязную, пропахшую по́том кофту. Все в моем облике должно внушать опасение. Как по сигналу, на лоб мне падает сальный локон. Я торопливо смахиваю его.
– Послушайте, фрау Грасс. Обязанность хранить врачебную тайну касается в том числе и данного разговора, – произносит фрау Хамштедт, и меня обволакивает ее глубокий, мягкий голос, искренний взгляд. – Так что если вас что-то тяготит…
Ее молчаливый призыв повисает в воздухе, и я набираю воздуха в грудь.
– Кто-то прислал мне письма, – начинаю осторожно и слежу при этом за малейшими изменениями в выражении лица фрау Хамштедт. Наблюдаю, не смыкаются ли ее губы, не приподнимаются ли брови и не морщится ли нос. – Понимаю, это звучит довольно странно, но я задумалась, возможно ли, что эти письма от детей.
– Письма?
Я киваю.
– И что в них?
До сих пор я не заметила в ее чертах повода для тревоги. Так что наклоняюсь за сумкой и достаю оба конверта из бокового кармана.
– «Для Лены», – зачитывает фрау Хамштедт и затем: – «Скажи правду». Что это значит, фрау Грасс? И почему вы решили, что они от детей?
– Потому что они, должно быть, ненавидят меня после всего, что я причинила им. И у них есть основания ненавидеть меня. Особенно у Йонатана.
Теперь я все же замечаю некоторые изменения в чертах фрау Хамштедт. Ее брови резко ползут вверх. Но я распознаю́ в этом не сомнение в моих словах, а скорее искреннее удивление.
– У Йонатана?
Я осторожно киваю.
– Я жестоко разочаровала его.
– Не понимаю.
Я еще раз киваю, но на этот раз опускаю глаза.
– В день моего побега…
Ясмин
К тому времени я уже заучила жесткий распорядок в хижине, освоилась в безопасных границах и продолжала обживаться. В то утро, когда твой муж, отправляясь на работу, поцеловал меня на прощание, Лена, я даже не ощутила рвотных позывов. Но потом он сказал:
