– Вечером принесу тест, – и просиял.
У меня была продолжительная задержка, но я, кажется, просто выкинула это из головы. Не исключено, что стресс нарушил мои физиологические ритмы. Это могло быть связано и с потерей веса, что проявлялось в резко очерченных плечах и выпирающих бедрах. Так или иначе, я даже не допускала мысли о беременности, пока он не произнес эти слова. Вечером я принесу тест. После этого все пошло кувырком, и подо мной словно разверзлась темная бездонная пропасть. Когда он ушел, я кое-как доползла до дивана и рухнула без сил.
Из прошлых разговоров я знала, что он всегда хотел троих детей. Братика или сестренку для Ханны и Йонатана. Я даже выпила с ним за то, чтобы поскорее забеременеть. Каждый день прилежно глотала витамины, которые должны были повысить фертильность, и кивала, когда он выбирал имена. Маттиас, если родится мальчик, и Сара, если будет девочка. Маттиас, объяснял он, означает «божий дар»
[16], а Сара – «принцесса».
Не было никаких оснований сомневаться в серьезности его намерений. Нет, он не шутил. Внезапно все пошло прахом, кануло во тьму, и что-то внутри меня умерло при осознании, что мне придется вынашивать его третьего ребенка. И даже если сегодня тест не покажет положительного результата, то завтра, через неделю или через месяц это все равно произойдет. Я буду виновна в том, что еще одному ребенку придется жить в этом аду. Произведу на свет пленника, человека, который будет мертв, едва родившись. Я рыдала с таким надрывом, что казалось, лицо вот-вот разорвется.
Дети привыкли, что в иные дни или даже часы у меня случались перепады настроения и я кричала на них или от злости вытаптывала какие-то их иллюзии. Я обругала Ханну, когда та уговаривала меня выбраться в поездку, которая все равно не состоялась бы. Я пнула Фройляйн Тинки, а Йонатану, когда он воображал, будто умеет летать, сказала в лицо, что ему никогда в жизни не доведется побывать в настоящем самолете. «Я не ваша мама!» – кричала я и ревела еще громче, когда они, казалось бы, просто игнорировали это. Однако приступы продолжались недолго. Но почти сразу мне становилось стыдно, или появлялся страх, что дети расскажут обо всем отцу, и я просила прощения.
В тот день я не злилась – была просто раздавлена. Сидела на диване, обхватив себя руками, и апатично раскачивалась из стороны в сторону, вот уже несколько часов. Ханна и Йонатан предприняли не одну попытку достучаться до меня. Спрашивали, когда мы приступим к занятиям. Просили хотя бы проделать с ними физические упражнения и напоминали о том, к чему может привести пренебрежение регулярными тренировками. Предлагали попить и съесть энергетический батончик. Приносили свои рисунки, чтобы приободрить, – сплошь дурацкую, бессмысленную мазню. В какой-то момент я услышала сквозь пелену, как Ханна зачитала Йонатану из толстой книги привычно монотонным голосом:
– «Депрессия – психическое нарушение. Проявляется подавленностью, негативными мыслями и апатией. Зачастую сопровождается отсутствием радости, работоспособности, чуткости, а также интереса к жизни, точка».
– Это значит, теперь мы ей не интересны? – спросил Йонатан.
На что Ханна ответила:
– Болван. Это значит, что ей ничего не интересно.
– Значит, и мы, – заключил Йонатан и принялся издавать странные звуки.
Должно быть, только поэтому я обратила на него внимание. Мне еще не приходилось слышать подобного, ни от него, ни от Ханны. И тем не менее, несмотря на их чужеродность, было в этих звуках и нечто знакомое. Они напомнили мне о боли после смерти отца, когда я целыми днями просиживала в комнате и плакала. Напомнили о тех ранах, кровоточащих всякий раз, когда Кирстен говорила, что между нами все кончено, и заново начать не выйдет.
Йонатан всхлипывал.
Я смахнула свои слезы. Йонатан действительно плакал и всхлипывал при этом так, что его грудная клетка вздрагивала как под ударами тока. Я смотрела на это нежное бледное лицо, искаженное болью, и, не в силах вынести его вида, протянула к Йонатану руку. Он не принял ее, а бросился ко мне, так что едва не сшиб с дивана. В первый миг я совершенно онемела в его цепких объятиях. До сих пор я не видела, чтобы кто-то из детей плакал. Возможно, к тому моменту я даже полагала, что они не способны проявлять чувства или вообще что-либо чувствовать. Конечно, я не забыла тот день, когда вышел из строя рециркулятор, мы вместе легли в большую кровать, и я обнимала детей. «Я люблю тебя, мама, – сказала тогда Ханна. – И всегда-всегда буду любить». И я: «Я тоже вас люблю. Доброй ночи». Теперь я вижу в этом иной смысл, но тогда мне казалось, что Ханна сказала так только потому, что это помогало перенести те жуткие минуты. Умерить страх. По крайней мере, я сказала так лишь по этой причине. Да, я испытывала чувства к детям. Но было ли в этом что-то большее, нежели сострадание? Я содрогнулась при мысли, что Ханна и Йонатан давно полюбили меня, искренне полюбили, а я этого и не заметила и не ответила им тем же. И все, что я делала для них, составляло лишь мою роль. А делала я это лишь из страха, что их отец накажет меня, если я отойду от своей роли.
Я неуверенно коснулась ладонью спины Йонатана, а другой рукой стала гладить его по затылку. Ощущала его мягкие волосы под пальцами. Чувствовала его разгоряченное дыхание на шее, чувствовала, как он, всхлипывая, вздрагивает всем своим телом. Чувствовала биение его сердца и сознавала, что ему больно, как и мне тогда, после смерти отца и разрыва с Кирстен. То были худшие из мук, какие выпадают человеку, – муки любви.
Я взглянула на Ханну. Та стояла чуть поодаль, у книжной полки, и по-прежнему держала в руках толстую книгу. Я ждала, что она так и будет смотреть на меня, неотрывно и бесстрастно. Однако Ханна потупила взгляд и выглядела смущенной. Подобное поведение также было для меня в новинку. До сих пор Ханна не испытывала с этим проблем и смотрела мне в лицо, даже если под глазом у меня наливался очередной синяк после побоев от их отца. Порой она и вовсе улыбалась и говорила: «Ничего страшного, мама. Просто глупое недоразумение». При этом Ханна оправдывала не бесконтрольные срывы отца, а мое поведение. Я делала какие-то глупости по недоразумению, за что их отец меня и колотил. Вследствие моей собственной глупости.
– Придумал! – воскликнул Йонатан.
В следующий миг он спрыгнул с дивана и скрылся в коридоре. Когда же вернулся, лицо его по-прежнему было заплаканным, но глаза сияли. И он что-то держал за спиной.
– У меня для тебя подарок, – торжественно произнес Йонатан и показал, что у него в руках.
Снежный шар.
Я различила внутри маленький домик с коричневой дверью, красными ставнями и островерхой крышей. Справа и слева от него росли две сосны.
– Посмотри, мама. – Йонатан потряс шар; тысячи крохотных снежинок закружились вихрем, и часть их осела на крыше домика и верхушках сосен, а остальные укрыли землю вокруг. – Посмотри, как пляшут снежинки! А там, внутри, – мы. – Он улыбнулся и показал на маленький домик.
