Карин раскрывает рот, но ничего не произносит и лишь слабо кивает. Беру ее за руку и веду за собой в столовую. Однако Ханны за столом уже нет.
– Где она?
– Наверное, в туалете, – предполагает Карин, но я уже сейчас понимаю, что это не так.
– Ханна! – Бегу в прихожую.
– Посмотрю наверху, – говорит Карин и уже взбегает по ступеням.
В гостевом туалете, что в дальнем конце прихожей, никого. Мне достаточно лишь мимолетного взгляда, чтобы убедиться в этом. Нет, время посещения уборной еще не наступило, и Ханна не отправилась бы куда-то, не спросив разрешения. Должно быть, она испугалась, когда заметила, что мы с Карин ссоримся. Я сразу вспоминаю Лену: та тоже терпеть не могла, когда мы ругались. В таких случаях она пряталась, чаще всего в большом шкафу в прихожей. И сидела там, подтянув колени, и ждала, пока мы наконец не найдем ее. Как будто хотела своим исчезновением отвлечь нас от наших ссор. Из-за предметов быта, которые в то время доставались нам с большим трудом, или о моей практике, еще не вполне успешной, или о воспитании, из-за позабытого белья на стирку и еще сотни других мелочей, которые порой разрастаются до немыслимых масштабов…
Я осторожно приближаюсь к старому шкафу под лестницей, где Карин хранит верхнюю одежду по сезону. Воспоминания…
Ах, вот ты где!
Ты волновался за меня, папа?
Еще как!
Это хорошо…
Собираюсь отворить дверцу, но в этот момент Карин кричит со второго этажа:
– Она в комнате!
Сердце мгновенно унимается, и губы растягиваются в улыбке. Я чувствую облегчение и разочарование одновременно. Пожалуй, мне хотелось бы отыскать Ханну в шкафу.
Ты волновался за меня, дедушка?
Еще как, милая…
– Маттиас, не поднимешься? – зовет Карин.
Я уже поставил ногу на первую ступень, но краем глаза ловлю движение за матовым стеклом входной двери. Не раздумываю ни секунды. Подскакиваю к двери и распахиваю. Какая-то женщина поставила у порога оклеенную скотчем коробку.
– Герр Бек… здравствуйте, – произносит она, сбитая с толку не меньше моего, и делает шаг назад.
В ту же секунду оживает небольшое сборище перед нашим палисадником. Фотокамеры щелкают, как клавиши печатной машинки; вопросы летят в меня автоматными очередями.
– Как дела у девочки, герр Бек?
– Что с мальчиком, герр Бек?
– Герр Бек, есть новости о судьбе вашей дочери?
– Это правда, что полиция ничем вам не помогает?
Мой взгляд мечется от серой коробки у меня под ногами к женщине, что неуверенно пятится по лестнице, и орущей толпе перед палисадником.
– Сколько времени проведет у вас Ханна, герр Бек?
– Герр Бек! Герр Бек!
В этот момент меня словно прорывает, и я вкладываю в голос все свое отчаяние.
– Убирайтесь отсюда, скоты, или я вызову полицию и подам на всех в суд за преследование!
Пинаю по тяжелой коробке на придверном коврике, отшвыриваю вслед женщине, которая уже преодолела последнюю ступень и продолжает отступление по брусчатой дорожке. Я ее узнаю. Узнаю по рыжим волосам и голубому плащу. Была здесь накануне, когда я возвращался с Ханой из реабилитационного центра.
– Оставьте нас в покое! – выкрикиваю я, после чего скрываюсь в доме и с силой захлопываю дверь.
– Я уже знаю, что мы увидим завтра на первой полосе.
Мрачный голос Карин доносится с верхней ступени. Бессильно поворачиваю голову.
– Прости.
Карин закатывает глаза.
– Ты всегда это говоришь… Кстати, Ханна закрылась в комнате. Может, ты попробуешь?
– Закрылась?
– Да, закрылась. Сама.
Ясмин
Я просыпаюсь, но заметно позже семи, и в голове не звучит его голос. При этом я чувствую себя как с похмелья, и на память тотчас приходит вчерашний вечер. Протягиваю руку, туда, где должна бы лежать Кирстен, но вспоминаю, что она хотела съездить к себе домой, покормить Игнаца и потом закупить продуктов. Похоже, уже ушла – из ванной и с кухни ничего не слышно. Пожалуй, так даже лучше, и это что-то вроде отсрочки. Когда Кирстен вернется, мы позвоним Каму. Мне нужно взглянуть на результат лицевой реконструкции. Конечно, это необходимо. Тем более что после вчерашнего у меня появился еще один повод увидеться с ним. «Это может оказаться крайне важным, Ясмин, – сказала фрау Хамштедт. – Возможно, даже поможет установить личность похитителя и понять его мотив. В конце концов, это выглядит чем-то личным, вам не кажется?» «Или кто-то просто прочел репортаж в газете и решил развлечься…» «Возможно. В любом случае вам стоит немедленно поговорить с комиссаром Гизнером».
Уже при мысли об этом хочется тут же уткнуться в подушку и спать дальше. Но разве это возможно, если ты, Лена, сотней лиц смотришь на меня со стен? Призывно улыбаешься мне с бесчисленных заметок, которые я развесила по комнате? Так что я признаю поражение и поднимаюсь.
В квартире действительно никого, Кирстен уже ушла. Еще сонная, я плетусь на кухню, набираю стакан воды из-под крана и принимаю болеутоляющее. Как всегда на полтаблетки больше положенного. В памяти вновь оживает вчерашний вечер. Встреча с фрау Хамштедт. Видит бог, я не предполагала, что наш разговор потечет в подобном русле. Я лишь хотела объяснить ей, почему пришла к мысли, на первый взгляд и в самом деле абсурдной, что те письма могли быть от детей. Я не хотела показаться сумасшедшей, из тех, кого не помешало бы поместить в палату без дверных ручек. Только-то и хотела сказать, что у детей – особенно у Йонатана – есть все основания разочароваться во мне. Возненавидеть меня. Посылать письма, которые напомнили бы о моей вине. Я воспользовалась добротой Йонатана, его подарком и доверием, чтобы убить его отца. После чего убежала на свободу без оглядки – пусть и под машину, однако убежала. Сначала отняла у них все – их отца, их мать в собственном лице, их дом, – а потом оставила одних.
Но, пока я рассказывала фрау Хамштедт о своем бегстве, меня относило все дальше, и я так погрузилась в свой рассказ, что казалось, пережила все по новой. Я бежала по лесу. Ощущала неровности земли и спотыкалась, чувствовала, как ветви хлещут по лицу и царапают кожу. Слышала хруст веток и собственное напряженное дыхание, и все было таким реальным… Момент, когда я выскочила из-за деревьев на дорогу. Машина, которая меня сшибла. Пестрые искры, вспыхнувшие перед глазами. Жесткий, глухой удар, когда тело распласталось по асфальту. Как я заморгала, когда услышала, словно под стеклянным куполом, голос водителя.
– Фрау Грасс, – услышала я несколько раз, пока не поняла, что с его голосом что-то не так.
Конечно, он не мог обращаться ко мне по имени. В действительности голос принадлежал фрау Хамштедт – это она пыталась вернуть меня в настоящее.
