Ханна
Всегда нужно внимательно слушать, особенно если говорит папа. Я уже давно отложила красный карандаш. Все равно мой объект для рисования переместился. Женщина уже не лежит на полу, а сидит у стены между мамой и дедушкой. Теперь для пятен на ее лице потребуется бордовый цвет, кармин уже не годится. Когда женщина открыла нам дверь, папа очень сильно ударил ее головой о стену. С такой силой, что даже получилось со звуком памм! Но какой бы большой ни была рана, обычно кровь засыхает очень быстро. Так в нас заложено эволюцией: быстрая свертываемость крови повышает шансы на выживание. Однажды нам досталась мама, у которой было нарушение свертываемости крови. У нее почти три дня текла алая кровь. К счастью, мы догадались уложить ее на целлофан, иначе она бы нам все перепачкала. Папа уже рассказывал мне грустную историю про мальчика в ванной. Это был мой брат, вот как сейчас Йонатан. Я и теперь хорошо слушала, хоть и знала эту историю. Папа рассказал мне ее после случая с мамой и Сарой. Он тогда плакал и говорил, что нужно беречь семью, иначе можно все потерять. Он сказал так, потому что я не любила Сару и потом очень этого стыдилась. Теперь папа рассказывает дедушке, маме и незнакомой женщине про Сару и про то, как она постоянно плакала после своего рождения. А через некоторое время начала еще и кашлять. К счастью, это продолжалось недолго. Помню, как я обрадовалась, когда Сара впервые затихла, и подумала, что теперь мы снова сможем выспаться. Мама тогда сказала:
– Это плохо.
Только это не так. Спать очень даже хорошо и, главное, очень важно, потому что во сне наше тело восстанавливается.
– Ей нужно в больницу!
Мама повторяла это вот уже несколько дней. Но папа говорил:
– Это обычная простуда. Сара скоро поправится.
Обычно мама на этом успокаивалась, но только не в тот вечер. Она уверяла, что у Сары воспаление легких. Воспаление легких, известное также как пневмония, представляет собой острое или хроническое воспаление легочной ткани, вызванное бактериями, вирусами или грибками. Папа возразил, что она не врач. И вообще плохая мать, если ничего не может сделать с Сарой. Мама плакала в голос.
Вообще-то взрослым следует всегда запирать детей, прежде чем ссориться. Хотя, возможно, они и не хотели ссориться, тем более что папа уже сказал:
– Довольно!
Но мама продолжала плакать, и все громче.
– Что вообще стряслось? – шепотом спросил Йонатан.
Он тоже спрятался за дверью спальни. Мы уже почистили зубы, когда услышали громкие голоса из спальни.
– Сара снова не дает спать, – шепнула я в ответ.
– Я сказал, хватит! – прогремел папин львиный голос.
Йонатан вздрогнул.
– Прошу тебя, мне же необязательно ехать, – всхлипывала мама. – Я останусь здесь. Просто отвези ее в больницу.
Папа взял маму за руку.
– Если сейчас же не замолчишь… – прошипел он.
– У нее жар!
– Она поправится.
Мама плюнула папе прямо в лицо. И тоже заговорила львиным голосом.
– Чудовище! Твоя дочь умирает! Она не проживет и до утра!
Папа хотел успокоить маму. Таких припадков у нее прежде не бывало. Папа крепко держал ее за шею. Это часто помогало, когда у мамы случались припадки.
Я повернулась к Йонатану и шепнула:
– Пойдем ложиться.
Вообще-то мы хотели дождаться, когда мама придет рассказать нам историю на ночь. Но стоило нам улечься, как мы заснули. Все потому, что мы недосыпали в прошлые ночи, когда Сара постоянно плакала. Но в ту ночь было действительно тихо.
Об этом как раз и говорит папа:
– Но в ту ночь…
Ясмин
– …стояла гнетущая тишина.
Рогнер печально вздыхает и выдерживает паузу.
– Знаю, я не должен был этого допустить, – продолжат он через секунду. – Только не во второй раз. Я снова не проявил должной заботы. Не справился. Как не справились вы, герр Бек. Как не справляются иногда все хорошие отцы.
– Не смейте, – произносит Маттиас Бек, стиснув зубы; вероятно, от боли.
Рогнер пожимает плечами – не равнодушно, скорее как человек, который рассказал историю и теперь раздумывает, что бы еще добавить.
На кухне вновь воцаряется тишина, но вскоре она прерывается странными, прерывистыми звуками, похожими на икоту. Наши взоры обращаются к Ханне, которая тихонько всхлипывает.
– Ханна до сих пор думает, что это из-за нее, – поясняет Рогнер и встает со стула. – Потому что невзлюбила малышку. А ведь она просто не сумела приспособиться к новым обстоятельствам.
Я наблюдаю, как он обходит стол и целует Ханну в макушку.
– Ты не виновата в том, что Сара заболела. Ты ни в чем не виновата, родная.
Маттиас Бек начинает прерывисто дышать. Такое непросто вынести, но, по всей видимости, это она и есть. Любовь. Пусть извращенная и превратно истолкованная, но все-таки это любовь. Любовь, которая движет нами. Которая превращает нас в монстров, каждого на свой лад.
– Ларс, – обращаюсь я к Рогнеру и сдерживаю рвотный позыв.
Вот как его зовут: Ларс. И я впервые обращаюсь к нему по имени.
Кирстен пытается удержать меня, хватает за предплечье. Шепчет:
– Ясси, нет.
Стряхиваю ее руку и поднимаюсь. Рогнера привела сюда любовь. Любовь к своей семье. Я стою. Трясутся колени, но я стою. Он не пытается остановить меня. Даже не шевелится. Просто смотрит. Делаю первый неуверенный шаг. Рогнер не двигается. Еще шаг.
– Я хочу домой.
– Не пытайся, Ясмин, – усмехается он. – Ты знаешь, что все кончено.
Качаю головой.
– Если б все было кончено, ты не пришел бы. И уж точно не привел бы сюда Ханну. Ты хотел, чтобы Лена наконец-то взяла на себя ответственность. Но ты тоже в ответе, Ларс. За детей, за меня. Ханна хочет, чтобы мы вновь стали семьей. Не так ли, Ханна?
Он бросает взгляд на дочь. Ханна робко кивает.
Касаюсь бедром столешницы. Еще два-три шага, и я окажусь прямо перед ним.
– Я тоже хочу, чтобы мы были семьей.
Рогнер прищуривается.
– Жалкая попытка, Ясмин.
Но даже теперь не пытается остановить меня. Я понимаю, что оказалась права. Это любовь.
Всего шаг.
И стоит лишь протянуть руку.
– В больнице сказали, что я беременна.
Рогнер склоняет голову набок. Сверлит меня взглядом. Он – лучший журналист в стране и видит, когда ему лгут. Это действительно так. Но когда он открывает рот, чтобы изобличить меня, из его горла вырывается лишь сдавленный хрип.
