Что хуже всего, в своем слепом настойчивом убеждении, что в условиях Гражданской войны все решает сила, они не обратились за помощью к гражданским. Белое движение оставалось исключительно военным предприятием. Ни один гражданский, за исключением А. В. Кривошеина, который приступил к исполнению своих обязанностей только в последние месяцы борьбы, никогда не обладал реальной властью. Другие — такие как либеральные политики, которых Деникин привлекал в штаб, и реакционные бюрократы, участвовавшие в управлении отвоеванными губерниями, — полностью зависели от капризов военных. Офицеры, что было глупо, свысока смотрели на всех гражданских, так что политики и чиновники принимали идею о превосходстве военных как естественную и даже желательную. Большевики создали намного более эффективную стратегию: движение возглавляли гражданские революционеры, которые использовали опыт «военных специалистов».
Офицеры имели очень много общего. Они посещали одни и те же школы, принимали общие правила поведения и имели сходные политические взгляды. Конечно, они не во всем соглашались друг с другом. Деникин, будучи, возможно, не более образованным, чем средний офицер, был наделен незаурядной принципиальностью и чувством моральной ответственности и временами ощущал, что русский народ не хочет возврата к прошлому и что богатых и бедных разделяет бездонная пропасть. Ему бы хотелось видеть старую Россию реформированной. Несколько образованных офицеров, таких как генерал Махров, понимало, что движение могут спасти только принципиальные уступки. Большинство офицеров, однако, было слепыми реакционерами, которые всерьез не задумывались о реформах. Все лидеры Добровольческой армии, включая наиболее либеральных, порицало не только Ноябрьскую, но и Мартовскую революцию. Они все хотели бы видеть восстановленной старую Россию, даже если некоторым из них хотелось, чтобы впоследствии она была несколько реформирована. Хотя лидеры Добровольческой армии никогда ясно не формулировали свою политическую программу, российский народ понимал, какой она была: призывом вернуться к прошлому.
Офицеры знали свое дело. Они хорошо командовали армиями, а иногда совершали удивительные военные подвиги. Белым, в отличие от красных, не приходилось бояться за преданность старшего командного состава. Ни один белый генерал ни разу не дезертировал к врагу. Прекрасная эффективность армий белых подчеркивает тот факт, что превосходного военного командования в Гражданской войне совершенно недостаточно для победы.
Ни историки, ни современники не оценили должным образом роль казаков в Гражданской войне. Большевики воспринимали своих противников как бойцов за устаревший социальный порядок и классовые привилегии, а казаки, многие из которых были довольно бедными, не совсем соответствовали этому представлению. Белые, напротив, ненавидели признавать, до какой степени они зависят от казаков. Они предпочитали рассматривать себя как лидеров российского народа, а не лидеров лишь малой и отдельной его части. Советские историки испытывали мало желания развенчивать старые мифы; а западные работы о Гражданской войне настолько преувеличивали роль иностранной интервенции, что им не удавалось выяснить, кто такие были белые.
Решающая важность вклада казаков в Белое дело очевидна с первого момента борьбы до последнего. Генералы Алексеев и Корнилов решили начать работу на Дону, потому что понимали: нет другой части России, где они могли бы безопасно организовать армию. В последующие годы стратегия Деникина часто определялась его неготовностью покинуть территории казаков. Сознательно или бессознательно он знал, что не может опираться в своем движении на российское крестьянство. Только генерал Врангель попытался продолжить борьбу без плацдарма на Кубани или на Дону; но казаки составляли половину его армии, и он определенно не мог бы продолжать войну, откажись они от участия в ней. Знаменательно, что Врангель потерпел окончательное поражение в попытке отвоевать Кубань. Если бы ему это удалось, он мог бы увеличить численность армии и пережить, как минимум на какое-то время, конец польско-советской войны. Когда он не смог мобилизовать казаков, стало понятно: его дело проиграно.
Казаки были хорошими солдатами. У них была долгая и гордая военная традиция, они были смелыми и умели проявлять инициативу. Природа борьбы в России полностью отличалась от того, что было во Франции в 1914–1918 годах. Линия фронта быстро перемещалась, и мобильность, которую обеспечивала лошадь, приобретала жизненную важность. Казаки были отличными наездниками и поэтому давали белым превосходство в кавалерии в первой половине войны, что было огромным преимуществом. Тем не менее, ставка на казаков оказалась важным источником слабости для антибольшевистской стороны.
Прежде всего, казаки и офицеры сражались за разные цели. Офицерам требовалось свергнуть правительство в Москве, чтобы восстановить Россию, которую они любили. Они не могли пойти ни на какой компромисс. У казаков была значительно более ограниченная точка зрения. Они сражались, чтобы защитить свое благосостояние от иногородних, российского крестьянства их региона, и сохранить некоторые из своих земельных привилегий. Хотя им не нравилось то, за что выступали большевики, они не решались на жертвы во имя освобождения неказацких территорий. Они хорошо сражались, когда враг угрожал их домам, но теряли боевой дух, как только отваживались выйти за пределы своих войск. Они были бы удовлетворены, если бы смогли добиться от большевиков признания независимости или автономии своих территорий.
Казаки не хотели реконструкции исчезнувшей императорской России. Они мечтали реорганизовать страну на федеративной основе, что позволило бы им определять свой образ жизни. Идея федерализма входила в противоречие с многовековой традицией России, и в глазах офицеров даже говорить о децентрализации было революционным действием, на грани с предательством. Более гибкие лидеры понимали, что им придется пойти на уступки казакам, но все знали, что это вынужденные политические шаги, которым нельзя доверять.
Более того, казаки считали себя демократами. В отличие от остального российского крестьянства, большинство из них было вполне зажиточными; у них была своего рода гордость за свой образ жизни и традицию самоуправления. Их торжественные заявления о демократии, однако, были пустым звуком, поскольку ни при каких обстоятельствах они не были готовы разделить благосостояние и власть с населяющими их местность иногородними. Что иронично, казаки, которые сражались за свои, по сути, феодальные земельные привилегии, также были наиболее «современной» частью населения: они были лучше образованы и более готовы прислушаться к новой идеологии. «Демократичные» казаки также были наиболее вероятными последователями крайне правых. Вполне логично, что двадцатью годами позднее Гитлер обнаружил среди них много добровольцев.
Политики казаков неоднократно обличали методы командования белых как реакционные. В начале 1920 года им удалось принудить Деникина к новому и «левому» курсу. Главнокомандующий уступил, потому что его армии распадались и ему приходилось хвататься за соломинку. Но было слишком поздно; идеологические разногласия между казаками и офицерами не уменьшились, а в действительности еще больше усугубились в эти тревожные месяцы.
Казаки и офицеры различались в вопросах стиля жизни, возможно, далее более важным образом, чем в идеологии. Многие казаки считали офицеров незваными гостями, которые не выполняли никаких полезных функций, а праздно проводили время в кафе и ресторанах. Генералы и полковники, напротив, считали казаков кем-то лишь немногим лучше бандитов, людьми, которые слишком уж широко трактуют идею военных трофеев. Пренебрежение и неприязнь часто проявлялись стихийно; снова и снова казалось, что гражданская война разразится внутри лагеря белых.
