Обычные ресурсы так кардинально состояние не меняют. Простое «спасибо» приятно, но оно не заполняет черную дыру. Простое «я люблю тебя» не заставляет в это поверить, особенно сказанное в стиле «да люблю я тебя», в раздражении, вызываемом неудовлетворенностью жертвы. В погоне за особыми словами и особыми чувствами жертва не может насытиться чем-то повседневным. Ее потребности слишком высоки, и она напоминает голодного, сидящего за богатым столом в ожидании невероятного блюда дня, которого в итоге может и не быть.
Удивительно, как много ресурсов нарциссичность обесценивает, и удивительно, как много их вокруг оказывается тогда, когда этот процесс ослабевает. Зина может обнаружить, что ее равнодушный муж заботится о ее родителях и о ней, много работая и обеспечивая большой семье высокий уровень жизни. Костя заметит, что его обожаемая девушка при всей своей враждебности – его настоящий друг, который никогда не бросал его в беде. Паша говорит, что его мама пусть не всегда, но старается наладить их отношения, Ира – что ее муж-тюфяк добр и что ей очень нужна эта доброта. Это не совсем равноценная замена: радоваться простой любви совсем не то же самое, что радоваться любви идеальной. Но простые ресурсы более долговечны и устойчивы, они позволяют постепенно построить ту опору, которой так не хватает. Часто этот процесс связан с одновременным гореванием о том, чего так никогда и не случится, с обнаружением своей неидеальности и неисключительности.
Отвергающий мир
Отказ от надежды на нарциссические ресурсы и проживание потери ослабляет нарциссизм, но этот процесс непрост. Для человека с нарциссическими чертами его обычность, неграндиозность поднимает старый страх отвержения. Повседневное отвержение, которое испытывает нарциссически травмированный к самому себе за то, что он не таков, каким должен бы быть, проецируется на внешний мир.
Жертва строит отношения, исходя из того, что ее отвергают. Это предпосылка ее отношений, ее настройки по умолчанию.
Воспринимая мир через фильтр своей внутренней отвергаемости, она видит в отношении к себе агрессию и неприятие там, где их может и не быть. Она ранится о поступки партнера, о его интонации или слова, даже о то, как он ест или как он дышит. Целой жертва остается только тогда, когда получает нарциссическую подпитку в виде идеальной опоры или идеального ресурса.
Марине нравится проводить время одной, поскольку каждый раз, когда она проводит время с мужем, они ссорятся, и Марина убегает – гулять, в другую комнату, к подругам. Это происходит потому, что она чувствует боль, которую перенести не может, а остаться при этом в контакте – тем более. Муж не выгоняет ее, как она всегда понимает чуть позже, прогулявшись или с кем-то поговорив. Более того, обычно он пытается ее удержать, поскольку ему не нравится такой финал разговора. Но в момент самого контакта Марина ранится. Причиной для ее бегства может быть повышенный голос, грубое слово, но чаще всего – то, что ее муж ведет себя не так, как Марине хотелось бы. Например, он может сказать ей о том, что жареное мясо на ужин – это не то, чего он хотел бы при своей диете, или сделать замечание о чистоте пола. Это обычные вещи, через которые можно и нужно проходить, но Марина слышать этого не может и сначала начинает плакать, а потом, если муж не бросается ей на помощь и не «отменяет» с помощью извинений все сказанное, убегает. Марина и сама понимает, что ведет себя неадекватно, и муж несколько раз заводил разговор о том, что ей невозможно что-то сказать, но от таких разговоров она точно так же сбежала. Она буквально физически не удерживается рядом с кем-то, кто демонстрирует ей что-то, кроме полного принятия. Это ее внутренняя ситуация, не внешняя: девочкой Марина росла с отвергающей бабушкой, поскольку ее не менее отвергающая мать не была готова к заботам о ребенке и сама была слишком травмирована, чтобы слышать чьи-то еще потребности, кроме своих, так что к отвержению Марина привыкла еще в детстве. Она при этом хорошая жена – незлобивая, любящая, она чудесно чувствует себя на своем месте тогда, когда все хорошо. Но внутреннее отвержение требует внешнего отыгрывания, и Марина бежит от боли, от которой на самом деле не убежать.
Кроме боли, отвержение рождает гнев – особенно у того, у кого способность переносить боль снижена за счет более серьезной травмации. Чем больше нарциссических черт – тем меньше боли и больше гнева, как, например, у Олега, который находится в нарциссичных отношениях со своей девушкой. При том что большую часть времени Олег обслуживает ее потребности и сливается с ней для того, чтобы защититься от собственной пустоты, иногда он испытывает приступы токсичного гнева, которые разрушают их обоих. Эти приступы гнева возникают на этапе его «обрушений» – когда он отвергает себя за неудачи и проецирует это отвержение на девушку. Например, после неудачной стрижки он может обратиться к ней за поддержкой и разозлиться на нее за любое ее слово. Если она скажет, что все хорошо и ему идет, – он обвинит ее во вранье. Если скажет, что все ужасно, – то он впадет в бешенство по поводу ее черствости. Если она попытается как-то разрулить ситуацию и сказать что-то вроде «ну теперь ты точно знаешь, что именно тебе не идет» – то Олег накричит на нее за то, что она говорит какую-то чушь тогда, когда ему нужна помощь. Он не понимает в эти моменты, что трактует мир по-своему, находясь в полной уверенности в своей правоте. Такое отвержение, идущее изнутри, дает ему иллюзорную возможность сопротивляться: воевать с чем-то внешним проще, чем с чем-то внутренним. Девушка Олега в такие моменты старается не попадаться ему на глаза: с ее собственными нарциссическими чертами его агрессия и отвержение разрушают ее, и им обоим несколько дней или недель потом приходится восстанавливаться на каком-то расстоянии друг от друга.
Чтобы убедить нарциссическую жертву в том, что ее не отвергают, требуются специфические условия. Жертва со своей болью сверхчувствительна к границам: любое ограничение ее прав означает болезненный отказ. Она нарушает границы с претензией на то, что так и должно быть в настоящих отношениях, и это нарушение присутствует во всех ее контактах с окружающим миром.
Учитывая ее мазохистические черты, нарушение границ может усиливаться тогда, когда жертва чувствует себя страдающей. Это идея по типу «если нельзя, но очень хочется, то можно», только в ее центре не потребности (что было бы неплохо), а боль, которая как бы все извиняет и оправдывает. Нельзя унижать партнера, но если очень больно – то можно. Нельзя приходить к подруге среди ночи без предупреждения, но если больно – то можно. Нельзя залезать в телефоны, личные счета и почту другого человека, но если больно – то можно все.
В терапии границы между терапевтом и клиентом могут выглядеть для последнего как договор, условия которого действуют до первого кризиса. Если терапевт не приветствует разговоры по телефону – то их и не будет до тех пор, пока не захочется. Если терапевт предупреждает о том, что продление сессии невозможно, то клиент будет уходить вовремя, пока не захочет остаться. То есть границы терапевта соблюдаются тогда, когда их и не хочется нарушать.
В других отношениях это выглядит так же. Нарциссическая жертва может чувствовать важность границ для другого и соблюдать их до тех пор, пока ей это ничего не стоит. Например, Наташа знает о просьбе мужа не названивать ему по мелочам в рабочее время или тогда, когда он проводит время вне дома, потому что так он чувствует ее контроль, при том что ему не хотелось бы постоянно ощущать себя привязанным к ее настроению и состоянию. Наташа и не звонит – тогда, когда сама проводит время с мамой или смотрит интересный фильм. Но если ей становится тревожно или старая травма отверженности поднимает голову – она без раздумий нарушает границы и может звонить ему, его родителям, его друзьям, вскрывать его аккаунты в социальных сетях, чтобы найти пищу для своей тревоги. Это грубое и необоснованное нарушение границ выглядит для нее оправданным: ведь ей было больно, и она делала все, чтобы эту боль унять.
