Друзья смотрели на меня с тревогой, а Хильда положила морщинистую руку мне на колено. Я не хотел, чтоб на меня смотрели. Не хотел, чтобы трогали. Не хотел, чтобы были ко мне добры.
Я встал и сказал:
– Простите, мне… хочется немного побыть… одному, если вы не… против…
И я побежал. Из ее сада, вниз по холму, к морю – и вбежал прямо в чудо. Мое чудо.
Глава 25
Мое чудо
То, что клокотало во мне, пока я бежал, – это была не злость. Вернее, и она тоже, но не только. Все смешалось – и смятение, и чувство несправедливости, и ярость. И эта ярость росла, и мне нужно было избавиться от нее, пока она не стала больше меня.
Добежав до края воды, я поднял камень и со всей силы метнул его в море. Это было приятное чувство, и тогда я швырнул другой камень и третий и бросал и бросал, пока у меня не устали руки, а потом я стал кричать, выкрикивать прямо в небо, до чего все это нечестно и несправедливо, и орал и орал, пока не заболело горло.
Я прислушался и почувствовал, как во мне что-то меняется. Ярость прошла, на ее место явилось другое чувство. Глубокая, всепоглощающая печаль.
Я упал на колени и заплакал.
Я плакал о Бабс, и о маме, и об Алане, но еще и о себе. Ладно, если честно, больше всего о себе. Я плакал навзрыд и жалобно всхлипывал, и мне было очень, очень, очень себя жаль. Я плакал и плакал, пока из меня не вытекли все слезы и сопли. Но я все равно не хотел останавливаться и заставлял себя плакать дальше, хотя это был уже не плач, а непонятно что. Я просто издавал пронзительные звуки, похожие на крики чаек, носившихся у меня над головой.
А потом кто-то сказал:
– Ну все, все, хватит. Выплакался, вот и хорошо.
Стыд пробежал по мне волной, я резко развернулся посмотреть, кто это застал меня в таком растекшемся и хлюпающем состоянии. Но солнце било прямо в глаза, и я не мог разглядеть стоящую передо мной фигуру.
И тут эта фигура сказала такое, отчего внутри у меня все подпрыгнуло.
Она сказала:
– Не плачь, мой храбрый солдатик.
Только один-единственный человек на всем белом свете называл меня своим храбрым солдатиком.
Я прикрыл глаза ладонью от солнца и яростно заморгал и, не успев подумать, услышал собственный голос:
– Бабс?
– Кто же еще? – Она шагнула ко мне, и я увидел, что это правда она. – Скорее встань и обними свою старенькую Бабс. У меня мало времени.
– Но ты же умерла.
– Спасибо, Фред, я знаю. Но еще я знаю, когда нужна своему внуку.
– Но ты умерла, – повторил я. – У тебя свидетельство и все такое.
– Свидетельство? Да, припоминаю. Но я тут не затем, чтобы говорить о себе. И пусть даже я умерла, все равно я твоя Бабс. Понятно?
Я кивнул, хотя мне ничего не было понятно. Ничегошеньки. Она говорила в точности как Бабс. Я зажмурился, опять открыл глаза. Выглядела она тоже в точности как Бабс, правда, контуры ее тела слегка светились, но этот подбородок с кустиками волосков я узнал бы из тысячи.
– Ты прямо из рая?
– А откуда еще, по-твоему? Я перестирала столько подштанников, твоих и твоего папочки, что заслужила себе место в раю на добрых три вечности.
– Это реальность? Ты по-настоящему здесь?
– Может, реальность, а может, я плод твоего воображения, помогающий тебе пережить потрясение. Сам решишь. А теперь объясни мне, пожалуйста, почему мы с тобой стоим на пляже в самой западной точке Уэльса в поисках…
Она на миг закрыла глаза, и я понял, что ей трудно произнести это имя вслух. Наконец она выжала из себя улыбку и сказала:
– …Алана Квакли.
Я ногой нарисовал кружок на песке.
– Я думал, что все будет хорошо, что я буду счастлив, если найду Алана Квакли.
Бабс возвела глаза к небу:
– Господи, дай мне сил. Ты что, думал, Алан Квакли сделает тебя счастливым? Как тебе такое взбрело в голову?
В глазах у меня опять защипало, и я еле сдержал слезы:
– Потому что семья – это счастье, ты сама говорила. Ты даже на свитере это вышила.
– Ох, Фред. Ты действительно так думал?
Я заметил, что, хотя контуры ее все еще светились и мерцали, тело начало тускнеть и расплываться. Я утер нос рукавом и с вызовом на нее посмотрел:
– Вообще-то у меня не такая уж большая семья, тебе не кажется?
– Это зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в слово «семья». Мне кажется, что неправильный.
– Да-а?
– Да. Но я уверена, что ты скоро разберешься. А пока, напомню, я просила меня обнять!
Она раскрыла мне объятия, и я погрузился в запах лаванды и мятных леденцов.
– Не уходи, – сказал я.
Она взяла меня за плечи и заглянула в глаза. Теперь мерцали и расплывались уже не только контуры, но и вся она.
– Не уходить? Ты прекрасно понимаешь, что я не могу остаться. К тому же у тебя теперь есть еще одна бабушка, она за тобой присмотрит.
– Еще одна бабушка?
– Хильда. Только пообещай, что не будешь любить ее сильнее, чем меня. Не то я снова спущусь и сокрушу тебя.
– Не буду, – пролепетал я, а потом спросил: – Так что, сокрушение бывает по-настоящему?
– Рекомендую тебе не проверять это на себе. Смотри же, никаких больше слез! Все будет хорошо. Этот мир – прекрасное место, Фредди. Он полон приключений, и героев, и чудес – для тех, кому не лень искать.
Я кивнул, стараясь быть храбрым и не реветь.
– Я тебя люблю, Фред.
– Я тебя люблю, Бабс.
Свечение стало ярче, разглядеть ее было все труднее. – Ох, чуть не забыла! Скажешь папе, чтобы для церемонии прощания взял фотографию, где я в голубом кардигане. На той, что он выбрал, я в персиковом костюме, который мне совершенно не к лицу.
Она повернулась, чтобы уйти. И тут у меня в мозгу вспыхнула мысль. Если Бабс смогла попасть сюда, значит… Я не мог не спросить.
– Подожди! – крикнул я. – Ты ее видела?
Бабс улыбнулась и кивнула:
– Обернись.
Я ощутил чью-то руку на плече и обернулся.
Это была мама. И она вся была из звездной пыли.
Я обнял ее. Она пахла морским воздухом и лепестками роз.
Она уткнулась подбородком в мою макушку и прошептала мне в волосы:
– Папа уже едет за тобой.
И еще я почувствовал слова «я люблю тебя».
А потом они обе исчезли.
Глава 26
В которой меня находит папа
