Отношение крестьянства к пролетариату становилось все более негативным. Пришвин записал: «Все больше растет озлобление на рабочий класс за их 8-часовой рабочий день»
[947]. Рабочий класс, в свою очередь, предъявлял претензии крестьянству за отсутствие еды в городах. Эсер Наум Яковлевич Быховский подчеркивал: «Но если города и армия терпели продовольственный голод, объясняя это в значительной степени скаредностью деревни, то и деревня в свою очередь переживала уже тогда широкий промышленный голод, не имея возможности возобновить и пополнить сельскохозяйственный инвентарь, сидя без света за отсутствием керосина, нуждаясь в мануфактуре, обуви и пр. В то время как крестьяне обязаны были продавать хлеб государству по твердым ценам, цены на промышленные продукты совершенно не регулировались… Все это вызывало глубокое недовольство деревни»
[948].
Крестьянские наказы, обращенные к Съезду крестьянских депутатов, требовали: «уничтожения частной земельной собственности и перехода всей земли с недрами, лесами и водами в общенародное достояние без всякого выкупа, права всех граждан на землю, распределение земли органами самоуправления между трудящимися на уравнительно-трудовых началах, периодических переделов земельного фонда теми же органами самоуправления, с правом самого земледельческого населения на выбор форм землепользования». Отношение крестьянства к войне — как оно формулировалось в наказах Крестьянскому съезду — было однозначным: «война есть величайшее зло; завоевания выгодны только капиталистам, трудящимся массам война наносит огромный вред. Поэтому первейшей задачей революционного народа должно быть скорейшее окончание войны на основе отказа всех стран, ведущих войну, от всяких захватов и денежных вознаграждений и заключение прочного мира на началах самоопределения народов и всеобщего разоружения»
[949].
Социализм крестьянство не понимало. Наживину «определенно хотелось, чтобы мужички наши были об ту пору хоть чуточку социалистами… Уж очень в это время власть мошны над ними была сильна. Малейшее прикосновение к ней вызывало страшную злобу и раздражение… Я не знаю среды органически более враждебной социализму, чем русское крестьянство»
[950].
На самых первых порах крестьяне от революционных перемен экономически выиграло. Князь Жевахов беседовал с деревенским старостой и выяснил, что он с с сыновьями сократил покосы с 12 десятин до 4-х, но выручил за сено в несколько раз больше денег, чем раньше.
Теперь все стало дорого, мужички даже перестали и продавать, чтобы не продешевить, теперь что ни день, то новые цены… Теперь у каждого столько сена, что и девать его некуда, даже портиться начало.
— Чем меньше вы будете косить и чем больше будете припрятывать свое сено, тем дороже оно будет. Но точно так, как поступаете вы с сеном, так поступают в других местах со всеми прочими товарами, и если это будет продолжаться, то вы все поумираете с голода, и сколько бы миллионов у вас ни было, но вы и кусочка хлеба на них не купите…
— Да что и говорить, — ответил староста, это точно может случиться, но, опять-таки, коли фунт керосина стоит сейчас тысячу рублей, то как же продавать сено по прежней цене? Тут и тянешься за другими и сам набиваешь цену за свой товар, прости Господи…
[951]
Эта инфляционная спираль по той же логике будет действовать еще много лет. Ее сломает коллективизация. Исследователь сибирского крестьянства Н. Ю. Пивоваров подтверждает: «В целом в годы Первой мировой войны наблюдалось нарастание товарности крестьянских хозяйств, достигшее своего пика в концу 1917 — началу 1918 г. Учитывая, что мобилизация вырвала глав семей — единственных носителей законных прав в семье, чье слово сопрягалось с хозяйственной рачительностью и бережливостью, война привела к настоящему потребительскому буму крестьянок и «молодых» хозяев»
[952].
Думские уполномоченные, три месяца изучавшие крестьянские настроения в 28 губерниях Европейской России, приходили к выводу: «Крестьянин питается во многих местах не реальностью, а лозунгами. Он предвкушает золотой век осуществления их. Он часто далек от мысли, что все эти лозунги окажутся мыльными пузырями по той простой причине, что земли нет, что в большинстве средних губерний не только нельзя думать о трудовой норме, но и о лишних двух десятинах»
[953].
Впереди крестьян ждало еще множество разочарований и трагедий.
Казачество
Особым слоем общества, сыгравшим немалую роль в революции, было казачество. Говорить о нем был повод, когда речь шла об окраинах страны, об армии — казачество было военным служивым сословием, — о местном самоуправлении. Но в первую очередь это общественный слой, поэтому поговорим о нем здесь.
Главным изменением, которое революция принесла казачеству, стала возможность восстановить выборное начало войсковых атаманов и права казачьего круга. Назначенным атаманом к моменту отречения императора на Дону был генерал граф Михаил Николаевич Граббе. Ему было предложено сложить свои полномочия, на его место был избран Войсковой атаман из казаков, объявлено было «право созыва народного представительства».
Казачество было заметным и все еще наиболее дисциплинированным элементом в армии. Из 162 казачьих полков 60 приходилось на Войско Донское, 37 — на Кубанское, 18 — на Оренбургское, 12 — на Терское, на каждое из остальных — Уральское, Сибирское, Забайкальское, Семиреченское, Астраханское, Амурское — меньше десяти. Частично как армейская конница — в составе дивизий и корпусов, частично как корпусная и дивизионная конница — в составе полков, дивизионов и отдельных сотен, казачьи части были разбросаны по всем фронтам от Балтийского моря до Персии. Казачий офицер, георгиевский кавалер и известный историк казачества Андрей Андреевич Гордеев писал: «Все оставались в полках, дезертирства не было, все следовали приказу войскового атамана оставаться верным присяге Временному правительству и выполнять на фронте свои обязанности»
[954]. Но сохранять дисциплину было непросто.
Генерал Краснов описывал ситуацию в его дивизии: «Как только казаки дивизии соприкоснулись с тылом, они начали быстро разлагаться. Начались митинги с вынесением самых диких резолюций. Требования отклонялись, но казаки сами стали проводить их в жизнь… Казаки перестали чистить и регулярно кормить лошадей. О каких бы то ни было занятиях нельзя было и думать. Масса в четыре с лишним тысячи людей, большинство в возрасте от 21 до 30 лет, т. е. крепких, сильных и здоровых, притом не втянутых в ежедневную тяжелую работу, болтались целыми днями без всякого дела, начинали пьянствовать и безобразничать»
[955].
