Потери союзников составили до полумиллиона человек. К 5 мая наступление англо-французских войск выдохлось. За этим последовала отставка Нивеля, место которого занял «лев Вердена» Филипп Петен. Провал наступления заставил многих французов распрощаться с остатками надежд на скорое победное завершение войны. Историк Уильям С. Дэвис писал, что «в конце весны и в продолжение всего лета 1917 г. французов, казалось, начал сковывать страх»
[1114]. Только в Париже в мае — июле состоялись 194 забастовки с участием 130 тысяч человек
[1115]. Волна антивоенных выступлений охватила 56 французских дивизий. Только путем жестких репрессий и заявлений об отказе от наступления командование не допустило перерастания волнений в открытый бунт.
На этом фоне германские власти возобновили зондажи по поводу заключения мира, адресованные западным странам. «В отличие от предшествующих лет, как в Париже, так и в Лондоне проявили склонность к тому, чтобы более серьезно обсудить возможные германские условия…» Однако, «опасаясь того, что информация о германских дипломатических инициативах подтолкнет Петроград к выходу из войны, в Лондоне и Париже предпочли не привлекать своего восточного союзника к их обсуждению»
[1116]. Более того, Россию не сочли нужным даже ставить в известность о подобного рода зондажах. «Россия обо всем этом ничего не знала»
[1117], — возмущался Керенский.
Внешнеполитический контекст, на котором строилась дипломатия Временного правительства, был для него далеко не самым благоприятным.
Дипломатия Милюкова
Четвертого марта Милюков известил российские диппредставительства, что «в области внешней политики кабинет, в котором я принял портфель министра иностранных дел, будет относиться с неизменным уважением к международным обязательствам, принятым павшим режимом, верный обещаниям, данным Россией»
[1118].
На следующий день Палеолог звонил в МИД, чтобы добиться четкого заявления позиции Временного правительства в отношении целей войны. Милюков объяснил послу, что правительство с Советом надеются выработать такую декларацию, которая устроила бы союзников. Палеолог раздраженно заявил, что ему нужна не надежда, а полная уверенность.
В тот же день главы союзных военных миссий направили командующим армиями различных фронтов телеграммы, призывающие подтвердить верность «священному союзу», созданному для обеспечения триумфа принципов свободы. «Полученные ответы были составлены в таких же громких, но ничего не значащих выражениях, но поданные под успокаивающим сиропом заверения позволили военным представителям Антанты убедить самих себя в прежней крепости и нерушимости союза»
[1119].
Манифест Временного правительства был опубликован 7 марта. Тон его был еще более сдержан, чем заявление Милюкова. В нем говорилось, что первой своей задачей правительство ставит «доведение войны до победного конца», и содержалось обещание «свято хранить связывающие нас с другими державами союзы и неуклонно исполнять заключенные с союзниками соглашения». Текст вызвал недовольство французского посла, который направился в МИД, чтобы в самых резких тонах выразить это Милюкову, который вспоминал: «Палеолог прибежал ко мне с «негодованием» и с жестокими укорами.
— Германия вовсе не названа! Ни малейшего намека на прусский милитаризм! Ни малейшей ссылки на наши цели войны!
Я не мог ответить Палеологу, что приведенные фразы были максимумом, какого я добился от правительства, которое не хотело вовсе упоминать о войне в своем манифесте»
[1120].
Уверения в продолжении курса на победу первыми убедили Вудро Вильсона. Соединенные Штаты официально признали революционную власть 9 марта. Великобритания, Франция и Италия — 11 марта. Присутствовавший на церемонии Нокс написал в дневнике: «Пока дипломаты выступали, сотрудники министерства стояли, глядя в пол, кивая головой после каждого выступления. Я не мог думать об этих людях как о сотрудниках министерства победившей страны… В ответной речи министр Милюков сделал заявление, что Россия будет сражаться до последней капли крови. Я не сомневался, что сам Милюков так бы и поступил, но что сказать об остальной России?»
[1121]
Петроградский Совет 14 марта объявил «народам мира» свою решимость «противостоять завоевательной политике их правящих классов. За этим последовала статья в «Известиях» против «тайной дипломатии» и «ядовитого тумана шовинизма», исходящего из буржуазной прессы. Советской формулой стал «демократический мир», или «мир без аннексий и контрибуций», что означало отказ от присоединения к себе территорий побежденных стран и от выплат репараций победителям. Формула должна была быть именно такой потому, что не позволяла говорить о наличии у воевавших каких-либо захватнических планов.
Но эта формула — беспрецедентная в истории войн и международных отношений — имела минимальные шансы быть услышанной, а тем более поддержанной какой-либо другой воюющей страной. Меньше всего — союзниками по Антанте. Возможность мира «без аннексий и контрибуций» в столицах западных союзников даже не обсуждалась. Напротив, там активно прорабатывали планы территориальных приращений. Во Франции работал специальный Исследовательский комитет во главе с известным историком Эрнестом Лависсом, который готовил записки, карты, статистику по новому территориальному устройству в Европе и на Ближнем Востоке. В Лондоне в рамках Военного кабинета были созданы подкомитеты во главе с Керзоном и Милнером, готовившие предложения по послевоенным территориальным и экономическим приобретениям
[1122]. За что воевали? С какой стати без аннексий, почему без контрибуций?
Меж тем вопрос о целях войны становился центральным в российской политике. В столице «разговоры против войны в первые дни вызывали негодование»
[1123]. Но затем антивоенная пропаганда быстро распространялась, все больше завоевывая советские круги. Церетели, вернувшись из ссылки и заменив в 20-х числах марта Стеклова в контактной комиссии, «с особенной настойчивостью с самого начала, вероятно, в первом же заседании, в котором участвовал, — стал проводить мысль, что нужно, не теряя времени, обратиться к армии, к населению с торжественным заявлением, заключающим в себе, во-первых, решительный разрыв с империалистическими стремлениями и, во-вторых, обязательство безотлагательно предпринять шаги, направленные к достижению всеобщего мира»
[1124].
