Высшее командование 12 (25) марта ответило в Берн: «Против транзита русских революционеров в специальном поезде с надежным эскортом оно не возражает». 13 (26) марта помощник статс-секретаря Буше инструктировал Ромберга: «Спецпоезд будет иметь военное сопровождение. Передача произойдет на пограничной станции Готмадинген или Линдау ответственным сотрудником консульства. Немедленно вышлите информацию о дате поездки и список имен. Информация должна быть здесь за четыре дня до пересечения границы. Генеральный штаб, скорее всего, не будет возражать против отдельных личностей. В любом случае обратный поезд в Швейцарию гарантирован»
[1164].
Русские эмигранты еще не в курсе, что их судьба уже решается в Берлине. Мартов 15 (28) марта писал жене: «А сегодня в «Temps» телеграмма из Петербурга: «Банкиры передали Керенскому 5 миллионов франков, собранные ими для организации переезда эмигрантов. Начинаю думать, что не утопия моя идея: зафрахтовать пароход и из Англии быть доставленным под конвоем русского миноносца, что более или менее гарантирует от нападения. Обсуждаются и другие, более фантастические планы. Сейчас я займусь практическим выяснением». Не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что английский маршрут закрыт. Ленин обращается к доверенному лицу в Стокгольме Ганецкому (член ЦК РСДРП еще с Лондонского съезда) с просьбой найти ему и Зиновьеву паспорта глухонемых шведов, и тот берется за дело с помощью ближайшего сподвижника Парвуса и германского разведчика Георга Скларца.
Но вот новая вводная, о которой Мартов сообщает 17 (30) марта: «Из России ничего не приходит: теперь ясно, что милюковская банда, дав полную свободу внутри, снаружи установила «кордон» хуже прежнего. Это злит чрезвычайно, тем более что сулит большие затруднения с поездкой в Россию. Уже есть вести, что англичане «фильтруют», пропуская одних соц. патриотов… Мы решили, напротив, все усилия направить на то, чтобы добиться соглашения о пропуске нас через Германию в обмен на немецких гражданских пленных. И, представь, при первых же неофициальных справках (через швейцарского министра) получился ответ, что Германия пропустит всех без разбора…
Вчера у меня с Лениным и др. состоялось об этом совещание. Ленин категорически заявил: надо сейчас же принять и ехать, а если завести в Питере канитель об обмене, Милюков сорвет все предприятие. Мы ответили самым решительным образом, что это невозможно: приехать в Россию в качестве подарка, подброшенного Германией русской революции — значит, ходить перед народом с «парвусовским ореолом». Пока наш натиск, кажется, подействовал, хоть и с неудовольствием, Ленин согласился ждать переговоров после того, как мы предложили, что если на наши обращения через Керенского и т. д. с этим предложением не получится ответа или будут оттяжки, то мы сможем опубликовать заявление, что, ввиду явного противодействия и ввиду помех со стороны англичан, мы просто пользуемся возможностью проезда через Германию… Лично большевики стали весьма любезны. И мы теперь с Зиновьевым и Лениным возобновили личные отношения»
[1165].
В тот же день Ленин получил телеграмму от Ганецкого. В Стокгольм из Петрограда прибыла партийный курьер М. И. Стецкевич, которая привезла не только почту, но и послание от Русского бюро ЦК с требованием немедленного приезда Ленина в Россию, поскольку «нашим недостает руководства» и «каждый упущенный час ставит все на карту»
[1166]. Вечером 18 (31) марта Ленина разыскивает швейцарский социал-демократ Пауль Леви: ему только что позвонил Ромберг и сообщил о решении германского правительства разрешить проезд через Германию. Ленин и Зиновьев подписывают постановление Заграничной коллегии ЦК РСДРП, где говорится, что «предложение немедленного отъезда нами принято, и что все, желающие сопровождать нас в нашем путешествии, должны записаться»
[1167]. Предложение адресовано всем русским эмигрантам.
В рабочем клубе «Айнтрахт» 20 марта (2 апреля) прошло собрание представителей эмигрантских центров — меньшевиков, эсеров, групп «Начало», «Вперед» и Польской партии социалистов. После выступления Ленина, рассказавшего о решении Заграничной коллегии ЦК, начался гвалт. Решение не поддерживают, признают политической ошибкой, предлагают добиться предварительного согласия либо Милюкова, либо Совета.
— Вы хотите уверить меня, что каким-нибудь клеветникам удастся сбить с толку рабочих и уверить их, будто мы, старые испытанные революционеры, действуем в угоду германского империализма. Да это курам на смех
[1168], — возражает Ленин.
Он в ярости: «Я считаю сорвавших общее дело меньшевиков мерзавцами первой степени, «боящихся того, что скажет «общественное мнение», т. е. социал-патриоты!!!»
[1169] Гримм отказывается продолжать выполнять свои посреднические функции без одобрения всей затеи со стороны российского Временного правительства. Нужен новый посредник, который будет вести переговоры от имени уже не объединенного ЦК политэмигрантов в Швейцарии, а только от «группы Ленина». Выбор падает на левого швейцарского социал-демократа Фридриха (Фрица) Платтена. В его сопровождении Ленин, Крупская, Зиновьев с супругой и Карл Радек едут в Берн, где останавливаются в Народном доме.
Накануне Циммерман писал статс-секретарю рейхсказначейства графу фон Редерну: «Имею честь просить Ваше высокопревосходительство благосклонно предоставить в распоряжение Министерства иностранных дел на политическую пропаганду в России сумму в размере пяти миллионов марок за счет главы 6 раздела II чрезвычайного бюджета. Я был бы благодарен за возможное ускорение»
[1170]. Можно предположить, что это было как-то связано с пломбированным вагоном. А может, и не было.
20 марта (2 апреля) Ромбергу пришла шифровка из германского МИДа: «Согласно полученной здесь информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через Германию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии»
[1171]. Поэтому, когда Платтен за следующий день звонит немецкому посланнику, тот сразу принимает его и предлагает конкретные переговоры об условиях проезда. Их разрабатывают в ночь на 21 марта (3 апреля) и следующий день Платтен и «группа Ленина». Луначарский, повидавшись с ними в тот день, пишет жене: «Ленин произвел на меня прекрасное, даже грандиозное, хотя и трагическое, почти мрачное впечатление… Однако согласиться с ним я не могу. Он слишком торопится ехать, и его безусловное согласие ехать при согласии одной Германии безо всякой санкции из России я считаю ошибкой, которая может дурно отозваться на будущем его… Но Ленин — грандиозен. Какой-то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой»
[1172].
