— Куда идете, товарищи?
— Спасать революцию!
— А оружие зачем?
— На врагов революции.
Тогда Чхеидзе обратился к толпе с речью. После него говорил я. Слушали нас плохо, и впервые я почувствовал сдержанную враждебность в настроении толпы. Раздавались крики:
— Кончайте скорее, идти надо…»
Однако то ли сработали призывы руководителей Петросовета, то ли большевики сыграли отбой. Войтинский считал, что «агитация Исполнительного комитета не осталась безрезультатна: рабочие Нарвского, Невского и Московского районов, а также Петроградской стороны, Охты и части Васильевского острова подчинились нашим призывам и хоть неохотно, но отказались от демонстрации перед Мариинским дворцом в центре города. Равным образом удалось удержать в казармах 9/10 воинских частей Петрограда — выступило всего 5 или 6 полков, да и то их настроение было разбито тем, что на пути из казармы к Мариинскому дворцу они узнали, что Исполнительный комитет — против выступления».
Но город, впервые увидевший нечто подобное после Февраля, уже кипел. На Невском по призыву кадетов стала формироваться проправительственная демонстрация из «публики», студентов, гимназистов, военных, которая направилась к Мариинскому.
Одновременно на окраинах города начались — во многом организованные большевиками — демонстрации, которые вечером тоже потянулись к резиденции правительства. Начались стычки между двумя колоннами манифестантов — на кулачном уровне, но не более. «Под вечер в здании Морского корпуса на Васильевском острове собрался Петроградский Совет. Многотысячная толпа, окружавшая здание, встречала прибывавших депутатов громкими требованиями решительных действий и криками:
— Долой Милюкова! Долой правительство! Да здравствует Совет!
В 10 часов вечера в Мариинском дворце открылось первое с начала революции совместное заседание правительства с Исполкомом Совета и Комитетом Государственной думы — всего около 70 человек. «На этот раз здание, в котором происходило совещание, оказалось окружено буржуазно-интеллигентской толпой («публикой Невского проспекта») — это были организованные кадетской партией манифестации сочувствия в поддержку Милюкова. Сравнивая эту толпу с теми толпами, которые мы сегодня не допустили ко дворцу, мы могли лишь улыбаться жалкой попытке друзей министра иностранных дел подкрепить его «поддержкой народа»
[1280], — заметил Войтинский. Милюков вышел на балкон и произнес:
— Видя эти плакаты с надписями «Долой Милюкова», я не боялся за Милюкова. Я боялся за Россию
[1281].
Князь Львов, открывая собрание, заявил:
— Острота положения, создавшегося в Петрограде в результате ноты, была лишь частичным проявлением общих ненормальных взаимоотношений, создавшихся между правительством и Советом. За последнее время активная связь между нами порвалась, и мы чувствуем со стороны Совета недоверие. Между тем правительство не давало никакого повода к этому
[1282].
«Министры решили воспользоваться этой первой встречей, чтобы дать понять руководителям Совета всю трудность и сложность положения в государстве, — рассказывал Милюков. — Один за другим выступали с докладами министры военный, земледелия, финансов, путей сообщения, наконец, иностранных дел и осветили перед очень разнородным собранием положение всех сторон государственной жизни. Доклады произвели сильное впечатление и готовность пойти на соглашение еще усилилась в результате заседания»
[1283]. Затем выступали представители Исполкома. «Церетели требовал правительственного разъяснения по поводу ноты Милюкова. Чернов рекомендовал Милюкову отказаться от портфеля министра иностранных дел и заняться народным просвещением. Каменев говорил о том, что власть должна из рук буржуазии перейти в руки пролетариата. Кое-кто из министров крикнул ему:
— Так берите власть!
Каменев сконфуженно и скромно ответил, что его партия о захвате власти не помышляет»
[1284].
Переговоры продолжались всю ночь. Исполком Совета пытался заставить правительство смягчить его позицию по войне, но безуспешно. С утра 21 апреля город опять пребывал в состоянии крайнего возбуждения. На Невском, остававшемся артерией проправительственной демонстрации, в воздухе пахло охотой на «ленинцев», некоторых из которых пытались линчевать на месте. Бенуа шел из редакции «Новой жизни» по Невскому: «Почти каждый раз «представитель буржуазии» наседал на «представителя демократии», хорохорился и, пунцовый от гнева, злой, с пеной у рта, выкрикивал приблизительно одну и ту же фразу:
— Что вы хотите, чтобы немец пришел сюда?
А затем, разумеется, доставалось Ленину на все лады. Рабочие и солдаты (очевидно, из рабочих же) отвечали толково, спокойно, умно, но, видимо, смущенные тем прямо-таки организованным характером, который приняла на Невском эта безрассудная, опасная, партизанская война на войну. Боже, какие омерзительные типы! Какие студенты, гимназисты, присяжные поверенные (еврейского закона), дамы, в особенности дамы. Призывы «Надо арестовать», «Надо расстреливать таких людей, как Ленин», — слышались именно только от дам»
[1285].
По улицам, как в дни Февраля, поехали грузовики с вооруженными офицерами, юнкерами и студентами, оглашавшими воздух здравицами Временному правительству. Около 4 часов дня с Выборгской стороны по направлению к Адмиралтейству стали подтягиваться рабочие колонны с лозунгами: «Долой Временное правительство!» Впереди каждой колонны шли вооруженные взводы, представлявшие Военную организацию большевиков. В городе началась стрельба, хотя вопрос о том, кто и в кого стрелял, покрыт мраком — стороны потом обвиняли друг друга. Появились убитые и раненые.
Врангель вышел из гостиницы «Европейская», услышав первые выстрелы: «Толпа в панике бежала к Михайловской площади; нахлестывая лошадей, скакали на лошадях извозчики. Кучки грязных, оборванных фабричных в картузах и мягких шляпах, в большинстве с преступными, озверелыми лицами, вооруженные винтовками, с пением Интернационала двигались посреди Невского. В публике кругом слышались негодующие разговоры — ясно было, что в большинстве решительные меры правительства встретили бы только сочувствие»
[1286].
Правительство в тот момент находилось не в Мариинском дворце, окруженном толпой, а на Мойке в ведомстве Гучкова. «Именно туда к нам явился командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов, прося у правительства разрешения направить войска для его защиты»
[1287], — вспоминал Керенский. Корнилов был готов восстановить порядок силой и отдал приказ вывести из казарм войска и выставить артиллерию. Его поддержал Гучков: «Я доложил совершенно спокойным тоном вывод, к которому мы пришли с Корниловым, и заявил, что с нашими 3,5 тысячи войск мы не беремся усмирить происходящее в Петербурге (Петрограде. — В.Н.) волнения, но в случае вооруженного нападения на правительство дадим вооруженный отпор… Министры некоторое время молчали. Наконец Терещенко заметил, что в случае пролития крови он вынужден будет уйти. Я смотрел на остальных, и у меня создалось впечатление, что один Милюков готов был защищаться, а остальные подали бы в отставку… И я понял, что, если бы дело дошло до вооруженного столкновения, они, чтобы покрыть себя, отреклись бы и от Корнилова, и от меня, и от Милюкова…»
[1288] Наибольшие возражения последовали от Львова и Керенского. Присутствовавший при этом Колчак особо запомнил возражения Керенского:
