К началу июня армия разложилась, страна шла вразнос, экономика была разорвана в клочья, крестьянские бунты разрастались, общество поляризовалось. Казалось, именно эти вопросы должны были стать центральными на съезде наиболее влиятельных людей страны, если исключить членов Временного правительства. Но нет, съезд стал местом упражнения в красноречии по теоретическим и общеполитическим проблемам, крутившихся вокруг формулы организации власти и целей войны.
На открытии основным докладчиком выступал Церетели. Давая отпор противникам Временного правительства, он заявил:
— В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место.
На это из зала донесся голос человека, о котором все делегаты слышали, но подавляющее большинство никогда не видело:
— Есть такая партия!
[1538]
Ленин выступал следующим. «Говорить среди врагов много труднее, чем среди единомышленников, — замечал сидевший в зале Степун. — Впрочем, Ленину было на что опереться во враждебной ему аудитории. Как-никак он был знаменитостью и возбуждал к себе величайший интерес. Первое впечатление от Ленина было впечатление неладно скроенного, но крепко сшитого человека. Небрежно одетый, приземистый, квадратный, он, говоря, то наступал на аудиторию, близко подходя к краю эстрады, то пятился вглубь. При этом он часто, как семафор, вскидывал вверх прямую, не сгибающуюся в локте правую руку». Ленин отталкивался от речи Церетели:
— Он говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: «Есть!» Ни одна партия от этого отказываться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком» (аплодисменты, смех). Вы можете смеяться сколько угодно, но если гражданин министр поставит нас перед этим вопросом рядом с правой партией, то он получит надлежащий ответ.
«Говорил Ленин не музыкально, отрывисто, словно топором обтесывая мысль. Преподносил он свою серьезную марксистскую ученость в лубочно-упрощенном стиле. В этом снижении теоретической идеи надо, думается, искать главную причину его неизменного успеха у масс. Не владея даром образной речи, Ленин говорил все очень пластично, не теряя своеобразной убедительности даже при провозглашении явных нелепостей. Избегая всякой картинности слова, он лишь четко врезал в сознание слушателей схематический чертеж своего понимания событий. Был в его распоряжении и юмор, не тонкий, но злой. Самое же главное, что связывало Ленина с рабочей аудиторией, была непосредственно ощущаемая в нем привязанность — не любовь — к рабочему классу… Содержание ленинской речи произвело на всех присутствующих, не исключая и некоторых большевиков, впечатление какой-то грандиозной нелепицы. Тем не менее его выступление всех напрягло и захватило»
[1539].
Ленин ответил на упреки в отсутствии программы и произнес слова, вызвавшие наибольший резонанс и наиболее жесткую критику:
— Наша программа по отношению к экономическому кризису состоит в том, чтобы немедленно — для этого не нужно никаких оттяжек — потребовать публикации всех тех неслыханных прибылей, достигающих 500–800 процентов, которые капиталисты берут… по военным поставкам… Опубликуйте прибыли господ капиталистов, арестуйте 50 или 100 крупнейших миллионеров. Достаточно продержать их несколько недель, хотя бы на таких же льготных условиях, на каких содержится Николай Романов, с простой целью скрыть нити, обманные проделки, грязь, корысть, которые и при новом правительстве тысяч и миллионов ежедневно стоят нашей стране
[1540].
Смех зала, но Ленин не шутил. Как не отказывался от мысли, что власть из рук «буржуазии» может быть отобрана только силовым путем.
Керенский снисходителен: «На том съезде я в первый и в единственный раз в своей жизни столкнулся с Лениным… Полностью отдавая себе отчет в оппозиционности съезда, Ленин не удержался от предложения очень простого способа решения социальной проблемы. Этот способ заключался в «аресте сотни крупнейших капиталистов». «Несмотря на энтузиазм, который это блестящее предложение всегда вызывало в народе, собиравшемся каждый день под балконом дворца Кшесинской… на съезде оно было встречено только смехом и свистом»
[1541].
Войтинский подтверждал: «Большевистская фракция восторженно аплодировала своему вождю. Но большинство делегатов слушало его с насмешливым любопытством. А на долю Керенского, выступившего с ответом Ленину, выпал шумный успех»
[1542]. От своей речи и сам Керенский был в восторге. «Не знаю, о чем думал Ленин, слушая меня. Даже не знаю, слушал ли или прислушивался к реакции присутствующих. Он не дождался конца моей речи, покинул зал с опущенной головой, с портфелем под мышкой, почти незаметно прошмыгнув между рядами. Безусловно, это был лучший выход для него и для его приспешников»
[1543]. Керенский измерял успех громкостью аплодисментов единомышленников.
— Я с уважением отношусь к Марксу и его ученикам, но то, что предлагает Ленин — детский лепет, — громил Керенский. — Ленин забыл азбуку своего учения. Он не социалист и его методы классовой борьбы были бы только методами восточной деспотии. Вы предлагаете арестовывать, разрушать, убирать. Кто же вы — социалисты или держиморды старого режима?
[1544]
Противникам власти речь военного министра не показалась. «Говорил, как Сара Бернар, позировал, модулировал. Наконец, после часовой мелодраматической речи едва доплелся до дивана в соседней комнате — упал в обморок. Политически его речь была обывательщиной и пустым местом. За Керенским говорил я. Многие считают мою речь за лучшую на заседании»
[1545], — не скромничал перед супругой Луначарский.
— Действительно, методы большевиков — разрушать, арестовывать и убирать. Мы арестовали Николая II, мы разрушили старые тюрьмы, мы убрали старый режим… И мы предлагаем вам продолжать революцию.
Луначарский предложил создать из всероссийского съезда, дополнив его крестьянскими депутатами, революционный парламент, из среды которого выделить Исполнительный комитет как орган центральной власти.
