Несмотря на публичное заступничество моряков флота, Железняков будет осужден на 14 лет каторжных работ. Через несколько недель он сбежит из тюрьмы и еще отметится в истории — разгоном Учредительного собрания. Но это будет потом.
А тогда, 19 июня, в Петрограде узнали — об этом было заявлено с большой помпой — о начале наступления русской армии. Наступление было еще одним серьезным вызовом для большевиков. Настроение города, только что утопавшего в красных флагах, буквально в течение часов поменялось. Хотя и не радикально. «Перед зданием военного министерства на Мойке с утра начала собираться большая и много лучше, чем в те дни было привычно, одетая толпа, — заметил Степун. — На ярком солнце веселого июньского утра живописно пестрели дамские шляпы, светлые зонтики и офицерские погоны. В толпе чувствовались праздничное волнение и патриотический подъем… Часто попадались на глаза еще за несколько дней перед тем немыслимые на улицах столицы плакаты в честь Керенского и Временного правительства. Вечером всюду шли патриотические митинги»
[1590].
Войтинский писал, что патриотический «подъем расстроил ряды оппозиции. Выступления ее представителей — как большевиков, так и «интернационалистов — были слабы, бесцветны, неуверенны. В это время на Невском проспекте происходили «патриотические манифестации» с портретами Керенского, которому в этот день даже «милюковцы» готовы были простить все прегрешения. И здесь чувствовался подъем. Но состав манифестантов был отчетливо классовый: буржуазия, интеллигенция, студенты. Рабочие и солдаты Петрограда не принимали участия в ликованиях».
Двадцатого июля прошло заседание Петроградского Совета, в порядке дня — вопрос о наступлении. «Церетели делал доклад, его прерывали то взрывами аплодисментов, то свистками и враждебными криками. Я должен был защищать резолюцию привета войскам… Подсчет голосов дал 472 голоса за резолюцию при 271 против и 39 воздержавшихся… Но в низах в рабочих и солдатских массах Петрограда, большинство было на другой стороне»
[1591]. Для Петросовета, справедливо замечал Троцкий, это было «совершенно новое соотношение сил, которого мы раньше не встречали. Большевики вместе с левыми группками меньшевиков и эсеров составляют уже две пятых Совета»
[1592].
Большевики приняли весть о наступлении как вызов. Ленин писал в «Правде»: «Наступление есть возобновление империалистической войны». Полную ответственность за это несут эсеры и меньшевики. «Именно эти партии ответственны за возобновление империалистической войны, за новые сотни тысяч жертв, фактически приносимых «одолению» одних капиталистов другими капиталистами, за новое обострение разрухи, неизбежно вытекающее из наступления…»
[1593].
ПК большевиков 20 июня принял резолюцию, где говорилось, что приказ о наступлении «на деле лишь укрепляет позицию империалистов во всех странах и усиливает организующуюся контрреволюцию в России». В тот же день большевики начали энергичную кампанию против наступления, для которой наиболее благоприятную почву представляли запасные части. 21 июня запасной батальон Егерского полка вынес резолюцию порицания 7-й и 11-й армиям за их наступление против «братьев-немцев». Впрочем, резолюция вызвала целую бурю, и даже большевики предпочли не солидаризироваться с нею. В Петергофе произошло побоище: когда ученики местного юнкерского училища вышли на манифестацию в поддержку наступления, «солдаты напали на них, стреляли в них, кололи штыками, сбрасывали с моста в реку». 22 июня митинг на Якорной площади Кронштадта вынес постановление отправиться в Петроград с оружием для освобождения арестованных на даче Дурново
[1594].
На этом фоне заканчивали свою работу и Всероссийская конференция Военной организации большевиков, и Первый съезд Советов.
В день закрытия конференции «военки», 23 июня, для участников ее был устроен в доме Кшесинской концерт. «Несмотря на бешеную травлю большевиков со стороны всей буржуазной и соглашательской прессы, в концерте приняли участие видные оперные и драматические силы. Из отдельных номеров программы бурное одобрение вызвала ария из оперы «Севильский цирюльник» «Что такое клевета?»… В один из ближайших дней (24–26 июля) состоялась экскурсия конференции почти в полном составе в Красный Кронштадт… Во время поездки Подвойский разучивал с делегатами «Интернационал», слова и мотив которого в то время мало кто знал…»
[1595].
А в заключительные дни работы I съезда Советов впервые (за три месяца!) у советских лидеров и Временного правительства дошли руки до обсуждения программы экономической политики. Степун выражал впечатление многих: «бесконечно многословные доклады и бесконечные прения по ним, ни малейшего чувства эпохи и темпа событий, болезненный интерес к тончайшим оттенкам отвлеченных точек зрения и полное отсутствие серьезной озабоченности фактическим состоянием России. Во время многих деловых докладов — полупустующий зал и зевки на всех скамьях. Общее впечатление то, что для «товарищей» Россия — труп, на котором они со страстью изучают анатомию революции»
[1596].
На рассмотрение съезда были вынесены проекты четырех резолюций — по вопросам общей экономики, промышленности и транспорта, продовольствия и финансов. Их готовила группа экономистов, куда входили меньшевики Владимир Куставович Громан, Федор Андреевич Череванин, Владимир Александрович Базаров, Анатолий Иосифович Буковецкий. Именно эти резолюции, одобренные 21 июня, и будут «наиболее полным выражением программы экономической политики революционной демократии в 1917 г.»
[1597].
Общеэкономическая резолюция начиналась констатацией: «Современная хозяйственная разруха в России порождена не только войной, но и хищническим, анархическим хозяйничаньем капиталистов царского правительства, Временное правительство первого созыва не внесло в эту политику никаких существенных изменений. Коалиционное правительство своей декларацией признало необходимым вступить на путь контроля и в необходимых случаях организации производства, но пока еще не приступило к осуществлению своей программы»
[1598]. Выход виделся в мерах совсем не рыночных — в централизованном регулировании промышленности и транспорта.
