Череванин с трибуны съезда призывал покончить «с тем кустарническим вмешательством в экономическую жизнь, которое происходит до сих пор… В каждом министерстве есть орган, вмешивающийся в экономическую жизнь… Затем та тяжелая разруха, которую мы переживаем, привела к тому, что на местах вмешиваются все — вмешиваются специальные органы, вмешивается Совет рабочих и солдатских депутатов»
[1599]. Предлагалось создать в качестве центральных регулирующих органов Экономический совет и Главный экономический комитет. Их состав должен был стать предельно широким, с преобладанием «представителей демократии (Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, профессиональных союзов), а также с участием кооперативов и организаций торгово-промышленного класса».
Резолюция о регулировании производства и транспорта предлагала «приступить немедленно к принудительному государственному синдицированию, а там, где это по техническим и экономическим условиям возможно, к трестированию отраслей крупной промышленности… При этом Центральный экономический комитет определяет количество и сорта продуктов, вырабатываемых каждым государственным синдикатом, устанавливает продажные цены, размер предпринимательской прибыли и ту долю стоимости продукта, которая может быть предоставлена рабочим в качестве заработной платы»
[1600]. Большевики эти резолюции отвергли, противопоставив им свою, которая почти дословно воспроизводила недавние решения конференции фабрично-заводских комитетов, в соответствии с которыми борьба с разрухой возможна исключительно при переходе всей государственной власти в руки Советов.
В тот же день Временное правительство приняло представленное министерством труда постановление «Об учреждении Экономического совета и Главного экономического комитета при Временном правительстве». Совет во главе с премьером и в составе семи министров и 21 представителя общественных организаций создавался «для выработки общего плана организации народного хозяйства и труда, а также для разработки законопроектов и общих мер по регулированию хозяйственной жизни». Главный экономический комитет из представителей министерств — «для согласованного проведения отдельными ведомствами и учреждениями всех мероприятий по регулированию хозяйственной жизни». После восьми заседаний Экономический совет, ничем себя не проявив, окончательно зачахнет уже в начале августа. А вот Главный экономический комитет будет пытаться что-то делать, хотя и без видимого успеха
[1601].
Первый Всероссийский съезд Советов завершился 24 июня. Был избран новый главный советский орган — Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов (ВЦИК) — во главе с Чхеидзе. Половина его состава была избрана прямо на съезде пропорционально численности фракций, еще 100 — из числа провинциальных делегатов и 50 делегировались Исполкомом Петросовета. Из 320 членов ВЦИКа 123 были меньшевиками, 119 — эсерами, 58 — большевиками, 13 — объединенными социал-демократами. К ВЦИКу переходили общероссийские политические функции, до этого выполнявшиеся Исполкомом Петросовета.
Итоги съезда не удовлетворили никого. «Результаты его трехнедельных занятий оказались близки к нулю, — полагал Войтинский. — Именно этой бесплодностью съезда объясняется то, что итоги его деятельности правыми представлялись в виде капитуляции перед «улицей», тогда как левая оппозиция считала, что съезд сдал все позиции буржуазной контрреволюции»
[1602].
25 июня прошли выборы в Московскую городскую думу — достаточно успешно для правящей коалиции. Наживин наблюдал, что «большой разницы между деревней, Владимиром и Москвой в политическом отношении нет. Жизнью верховодила везде толпа — в газетах ее называли демократией, — а какая же разница между дядей Ягором в деревне и дядей Ягором, который стал в Москве швейцаром или истопником? Я видел его труды на городских выборах в Москве. Конечно, бешено трепали дорогие шины бесчисленные автомобили, конечно, тратились бешеные деньги на печатание разноцветных партийных афиш, в которых обещался «и рай, и любовь, и блаженство», конечно, все стены домов и заборы были загажены этими дрянными и лживыми листками — все «как в Европе». А между дядями Ягорами шла молва: ежели подашь по первому номеру, то будет тебе какой-то таинственной силой выдано 200 рублей, ежели подашь по первому номеру, то кроме какой-то земли и воли получишь еще корову и лошадь»
[1603]. Последнее было наиболее убедительным, что предопределило успех предлагавших землю и волю эсерам.
Пресса сообщала: «Выборы прошли в обстановке удивительно спокойной, и так шло дело до конца. Агитация не тревожила порядка у входных дверей избирательных участков: там все было образцово, тихо и спокойно… Всего на избирательные участки пришли 647 тысяч человек. Крупную победу праздновали эсеры, за которых проголосовало 58 %, что дало им 116 мест гласных в городской Думе. Далее шли кадеты — 18 % (34 гласных), меньшевики — 11,82 % (24), большевики — 11,66 (23 гласных) и список энесов и трудовиков — 1,25 % (3 гласных). Октябристы не получили в Гордуме ни одного места. «Поражение крайних партий, как справа, так и слева, блестящая победа умеренно-социалистического течения специально-русского склада должны быть сочтены за инстинктивное проявление народного такта и народной мудрости»
[1604], — умилялась пресса. Выборы прошли, проблемы власти лишь усугублялись, а с фронта приходили все более тревожные новости.
Нарастание протестных настроений к концу июня было налицо. Стачечные комитеты создавались на растущем числе предприятий, забастовки грозили полностью парализовать экономическую жизнь. «В любой отрасли промышленности забастовки грозили стать перманентными, — писал Чернов. — Со своей стороны, предприниматели вопияли о ненасытности рабочих. Грозили локаутами и порой пробовали к ним переходить. Им в ответ росли протестующие вопли рабочих о накоплениях во всех отраслях индустрии, военных прибылях. Взаимная ненависть обоих сторон разгоралась и предвещала пожар гражданской войны, которой никакими заклятиями никто остановить был не в силах»
[1605].
Губернские комиссары бомбардировали князя Львова паническими посланиями с просьбой защитить попираемые права землевладельцев. И правительство попыталось административно прижать местные крестьянские советы и земельные комитеты. Премьер представил записку об аграрном движении и мерах по борьбе с ним. Там говорилось, что первоначально стихийное движение приобретало все более организованный характер благодаря действиям партийных агентов, рассылаемых из городов «для организации крестьян-земледельцев и для распространения между ними программы аграрных реформ». Основная цель — «придать видимость законности незаконным действиям крестьянских организаций». Львов с огорчением обнаружил, что крестьяне проявили «в полной мере» инициативу в деле создания волостных земельных комитетов, которые замышлялись как чисто факультативные учреждения. Временное правительство предлагало «воспретить все формы выступлений этих советов и комитетов против землевладельцев и против частной собственности вообще», а также «признать незаконными все постановления всех уездных, волостных и других советов или иных общественных организаций, кроме земельных комитетов, образованные согласно Положению от 21 апреля»
[1606]. Но куда там. Да и кто мог воспретить и обеспечить законность?
