Это суть их слов. Большевики, чувствуя себя победителями, более не утруждались обращениями к Совету — они просто приказывали. Совет слушал их в молчании, каждый пытался сдержать свои неприязнь и гнев…
— Итак что же вы все-таки хотите? — спросил председатель. — Диктатуры Совета или вашей собственной диктатуры над Советом? Если первого, тогда прекратите угрожать, садитесь, дождитесь решения Совета и подчиняйтесь ему. Если, напротив, вы добиваетесь диктата над Советом, то что вы здесь делаете?… Ну что же, мы принимаем ваш вызов. Уходите и делайте ваше подлое дело.
Таким был наш ответ большевикам. После нескольких минут колебаний они хлопнули дверью, и резолюция Дана была единогласно принята»
[1666].
На трибуне Церетели:
— «Вся власть Советам» — есть ли это поддержка Советов? Эти лозунги хотят навязать Советам с оружием в руках. Эти лозунги направлены против Советов, они гибельны для революции
[1667].
Но в зале еще полно представителей от рабочих и полков. «Вождей озабочивает одна мысль: как поскорее отделаться от непрошеных гостей. Их приглашают удалиться на хоры: выгнать их на улицу, к демонстрантам, было бы слишком неосторожно. С галереи пулеметчики изумленно слушали развернувшиеся прения, единственной целью которых было выиграть время: соглашатели ждали надежных полков.
— На улицах революционный народ, — говорит Дан, — но этот народ совершает контрреволюционное дело…
В конце концов собрание еще раз подтверждает всеми голосами против 11, что вооруженное выступление является ударом в спину революционной армии и прочее»
[1668]. Выражается поддержка Временному правительству: «Уход кадетов ни в коем случае не может считаться поводом для лишения правительства поддержки революционной демократии… Созвать через 2 недели полное собрание И. К. Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов с представительством с мест для решения вопроса об организации новой власти и озаботиться временным замещением вакантных должностей по управлению министерствами лицам по соглашению с ЦИК»
[1669]. В пять утра заседание объявлено закрытым.
А большевики, уйдя с заседания ЦИКов, провели там же, в Таврическом дворце, широкое совещание с участием членов ЦК и ПК и активных работников партии. «Над совещанием большевистских лидеров и организаторов, спорящих о завтрашнем дне, нависает тяжелая тень Путиловского завода, залегшего во дворе. Завтра путиловцы на работу не выйдут: да и какая может быть работа после ночного бдения? Зиновьева вызывают тем временем к телефону; из Кронштадта звонит Раскольников, чтобы сообщить: завтра с раннего утра гарнизон крепости движется в Петроград, никто и ничто не удержит его»
[1670]. Спрашивал, брать ли с собой оружие?
Флеровский среди обсуждавших сложившуюся ситуацию: «Спор шел о том, настаивать ли, чтобы полки вышли без оружия. Было такое предложение. Против него я возражал со всей решительностью. По опыту демонстрации 18 июня можно было предвидеть, что матросы без оружия ни в коем случае не выйдут. Агитаторы из районов утверждали то же самое о полках… Предложение выйти без оружия было принято лишь в отношении рабочих. На выступлении солдат и моряков без оружия решено было не настаивать»
[1671].
Троцкий подтверждает: «Колебаниям нет больше места. Троцкий спрашивает в последний раз: может быть, все-таки попытаться придать демонстрации безоружный характер? Нет, об этом не может быть речи. Один взвод юнкеров будет гнать десятки тысяч безоружных, как стадо баранов… Все единодушно решают призвать завтра массы на продолжение демонстрации от имени партии. Зиновьев освобождает душу Раскольникова, который томится у телефона»
[1672]. Раскольников: «Через несколько минут он вернулся и сообщил, что ЦК решил принять участие в завтрашнем выступлении и превратить его в мирную и организованную вооруженную демонстрацию»
[1673].
Меж тем окружившие Таврический дворец понемногу начинают расходиться. Среди них Арамилев: «Летняя белая, унизанная прозрачными туманами петербургская ночь нависла над прямыми линиями гудящих железом, камнем и топотом улиц. Демонстранты расползались, рассеялись по всем направлениям. Растаяли в качающейся тени скверов, садов, бульваров и площадей…
Таврический сад — цыганский табор. Во всех аллеях расположились живописно пестрые группы солдат, рабочих и женщин. Братание полное. Серые солдатские шинели обнимаются с засаленными кожанками выборгских слесарей, с яркими фуфайками текстильщиков. Запах прелых шинелей, овчин, прогорклого человеческого пота струятся в охлажденном воздухе. Горят костры по всему саду и на прилегающих к нему улицах… Встретил знакомого сапера-бородача. Он ругает меньшевиков и эсеров.
— Вот жулики! Не берут ведь власть-то, а?? И что нам с ними делать теперь, с предателями?!
— Нужно разойтись по домам и немедленно организовать перевыборы Совета, — подсказывает бобриковая шапка.
— А как ты их, паршивцев, переизбирать станешь, ежели у них мандатом срок не вышел? — спросил какой-то законник.
На законника набросились сразу несколько человек.
— К черту сроки! Революция теперь али нет?
— Долой их подхалимов!
[1674]
«Утро 4 июля было незадачливым: свинцовело небо, и серая питерская изморось водяной чуть заметной пылью смачивала мостовую»
[1675]. Пулеметчики возвратились в свои бараки только к утру, усталые и, несмотря на июль, вымокшие и продрогшие. «Демонстранты собираются только к 11 часам утра. Воинские части выступают еще позже. Первый пулеметный и сегодня на улице полностью… На первое место выступили заводы. В движение втянулись и те предприятия, которые вчера оставались в стороне»
[1676].
