Руководство ВЦИКа пыталось наладить диалог с запасными батальонами. Без особого успеха: «Часть полков готова была выступать против Исполнительного комитета. Другие колебались и обещали сохранять нейтралитет… Что же касается до защиты дворца, то, на лучший конец, давали обещание прислать во дворец наряд, если будет наряд от других полков. Положение было скверное. Кучка вооруженных людей, человек в 200, могла без труда овладеть Таврическим дворцом, разогнать Центральный исполнительный комитет, арестовать его членов. Оборонять дворец было нечем». Даже вполне лояльные правительству и Совету части не могли выступить: «против них оказались бы десятки тысяч штыков петроградского гарнизона (пехотных полков, артиллеристов, матросов, технических частей). В этом солдатском море была вся суть»
[1677].
Весьма грустной ситуация выглядела и для командования Петроградского военного округа. Половцов напишет: «Если бы я сейчас вывел те пехотные части, на которые я рассчитываю, и встретил бы большевиков вооруженным сопротивлением одновременно в различных частях города, трудно было бы руководить разрозненными действиями. Атмосфера, очевидно, сложится неблагоприятно для меня, затеявшего братоубийственное побоище, да кроме того, я не совсем уверен в надежности даже самых верных частей после усиленной большевистской агитации последних дней… Вызываю казаков да пару эскадронов 9-го запасного кавалерийского полка, поместив их во дворе и в проездах Зимнего дворца. Кроме того, делаю распоряжение о вызове пехотных юнкерских училищ, с тем, чтобы из них организовать охрану штаба, телефонной станции и проч., а также сформировать юнкерский резерв в Зимнем дворце. Не хочу начинать боя юнкерами и казаками, чтобы не создалась контрреволюционная обстановка. Приглашаю к штабу своих друзей — гвардейских конноартиллеристов из Павловска с несколькими орудиями…»
[1678] Половцов опубликовал утром 4 июля заявление о предстоящей очистке Петрограда от вооруженных полчищ; жителям приказывалось запирать ворота и не выходить на улицу без крайней необходимости. «Грозный приказ остался холостым выстрелом»
[1679].
Временное правительство «не было в этой борьбе стороной. О нем действительно забыли — точнее, считали, что его уже не существует, и спорили лишь о том, какая власть должна прийти ему на смену»
[1680], — замечал Войтинский. Вне игры был и Керенский: «Ранним утром 4 июля мы получили первое официальное сообщение о вооруженном восстании… Новость эта не очень меня обеспокоила — я полагал, что в столице достаточно надежных войск, и приступил к объезду дивизий, которым предстояло 9 июля вступить в дело»
[1681].
Таврический дворец начинает наполняться своими обычными обитателями — советскими деятелями — в 10 часов утра. «Воинская секция, которая насчитывала по спискам более 700 человек, собирается медленно, видимо, очень неохотно, — рассказывал Никитин. — Добрые две трети ее так за целый день и не показались. Большая часть немедленно приступила к новому заседанию в большом зале. Остальные были готовы принять участие в боевых действиях, а человек 30 проявляли даже особую активность… К 10 часам утра прибывает из Ораниенбаума 2-й пулеметный полк (большевистский. — В.Н.) с несколькими десятками пулеметов, а к 11 часам уже появляется у нас под окнами… Как раз к этому времени мы убедились, что наши часовые, которые стояли у входов, сбежали от одного вида толпы»
[1682].
На даче Бонч-Бруевича в Финляндии, где отдыхал Ленин, утром 4 июля явился Савельев с сообщением о кризисе правительства и начавшихся выступлениях.
— Не начало ли это серьезных событий? — поинтересовался Савельев.
— Это было бы совершенно несвоевременно, — ответил Ленин.
Он быстро собрался и тут же выехал в столицу
[1683]. «Во вторник Ленин со своим секретарем Савеловым и большевистской свитой экстренно выехал в Петроград с поездом, отходившим от Мустомяк в 6 ч. 45 м. утра»
[1684], — зафиксировал Никитин. В вагоне поезда Ленин увидел «Правду» с пустой полосой. Около 11 утра поезд прибыл на Финляндский вокзал. До дома Кшесинской Ленин добирался на извозчике, трамваи по-прежнему стояли. В магазинах, банках двери были закрыты
[1685].
К особняку Кшесинской начали подтягиваться кронштадтцы: «Без всяких препятствий мы спокойно проплыли Морским каналом и наконец вошли в устье Невы, — повествовал Раскольников. — На обеих набережных жизнь текла обычным будничным темпом, и ничто не обнаруживало происходящих в городе событий. Наши пароходы, не торопясь и не внося беспорядка, один за другим стали подходить к пристани Васильевского острова. За недостатком места, часть судов ошвартовалась у Английской набережной. Выгрузка, сбор и построение колонны заняли около часу»
[1686]. Всего на двух транспортах, шести баржах и буксирах прибыли 6 тысяч моряков и рабочих
[1687].
«В организованном порядке, под звуки военного оркестра, тысячи кронштадтцев двинулись по набережной Невы. Мирные обыватели, студенты, профессора, эти постоянные завсегдатаи чинной и академически спокойной Университетской набережной, останавливались на месте и с удивлением оглядывали нашу необычную процессию»
[1688]. Дворец Кшесинской — совсем рядом.
На балконе Свердлов. Он был уникальной фигурой, которую, как писал Луначарский, отмечало «совершенно исключительное, необъятное знание всей партии и десятка тысяч людей, которые составляли эту партию и, казалось, были насквозь им изучены. Какой-то биографический словарь коммунистов носил он в своей памяти… ничего никогда не забывал, знал заслуги и достоинства, замечал недостатки. Лед-человек и алмаз-человек. И в этическом его облике была та же кристалличность и холодная колючесть. До прозрачности отсутствовало в нем личное честолюбие и какие-либо личные расчеты…
[1689] Свердлов заменял собой весь секретариат ЦК.
