Одновременно напомнил о своем существовании Временный комитет Государственной думы, заявив, что тоже «имеет право, укрепленное прецедентами, участвовать в назначении нового правительства». ВКГД предупреждал об опасном сужении политической опоры власти в случае нарушения ранее согласованных принципов создания коалиционного правительства. Однако, замечал Милюков, «оставшиеся у власти министры — и прежде всего руководящая группа их, Керенский, Некрасов, Церетели, Терещенко — и теперь не хотели соблюдать этих условий. Желая сохранить принцип коалиции, они, более чем когда-либо, распоряжались по-хозяйски портфелями, подбирая людей для себя удобных и устраняя неподходящих»
[1872].
На очереди теперь был уход князя Львова. Многие, как и Керенский, писали о его добровольной отставке. Да, но его к отставке активно и сознательно подталкивали — радикализмом требований Совета, а точнее, его «звездной палаты». Суханов был уверен, что «Керенский был прямым или косвенным инициатором левой кампании против Львова… Керенский в это время был убежден, что ему пора стать главой государства… Благодаря давлению слева должны начаться новые пертурбации в министерстве, и тут Керенскому не миновать поста премьер-министра… Керенский приехал и толкнул «звездную палату» на путь немедленных перемен в структуре власти… А в результате — совместная кампания изнасилования главы правительства»
[1873].
Как только утром 8 июля министры-социалисты предъявили свою программу, министр-председатель заявил о невозможности к ней присоединиться. «Ввиду явного уклонения ее от непартийных начал в сторону осуществления чисто партийных социалистических целей, в особенности в тех частях ее, которые раньше ставились на решение Временного правительства и против которых я неоднократно высказывался».
Против провозглашения республики или уничтожения Госдумы до Учредительного собрания выступали и другие члены кабинета. Но Милюков заметил нечто странное. «Когда кн. Львов ставил свой кабинетный вопрос, все эти требования признавались ультимативными со стороны министров-социалистов и конфликтными не для одного кн. Львова, а и целой группы министров. Но после того, как кн. Львов ушел, Церетели тотчас же уступил министрам-несоциалистам по двум вопросам из трех: о роспуске Думы и провозглашении республики… По третьему вопросу, об участии Чернова, борьба, как увидим, продолжалась внутри министерства. Выходило, как будто уход кн. Львова был нужен для его коллег, немедленно поделивших его наследство»
[1874]. Здесь с Милюковым трудно не согласиться. Князя довольно жестко подтолкнули к отставке. Керенский, почувствовавший вкус власти и упоенный аплодисментами, не нуждался в некогда авторитетной ширме.
Войтинский утверждал: «Единственным кандидатом на пост председателя правительства был Керенский. Портфель министра внутренних дел — не помню, по чьей инициативе, — предложили Церетели, и он без колебаний принял на себя эту неблагодарную роль, меньше всего соответствовавшую его наклонностям и способностям»
[1875]. Некрасов удовлетворился портфелем заместителя министра-председателя. Чернов в правительстве остался. Бьюкенен со слов Терещенко записал в дневник: «Кадеты… выставили как условие своего участия в правительстве отставку Чернова, активное продолжение войны и независимость правительства от Совета.
— Всему этому, — сказал я Терещенко, — я сочувствую от всего сердца.
Первое условие оказалось неприемлемым, так как Керенский опасался, что вынужденная отставка Чернова лишит его поддержки со стороны социалистов-революционеров»
[1876].
Основой деятельности нового правительства, которое будет создано еще не скоро, стала его декларация от 8 июля. Правительство верило, что кризис — «к выздоровлению, а не к смерти», и обещало действовать «с энергией и решительностью на оба фронта — против «анархических и контрреволюционных покушений». Солдаты должны «бодро идти в бой», поскольку «ни одна капля крови не прольется ради аннексий и контрибуций». Давался ряд несбытных обещаний: созвать в августе союзную конференцию, пригласив туда «представителей русской демократии», повести выборы в Учредительное собрание 17 сентября. Предполагалось уничтожить сословия, упразднить гражданские чина и ордена. Экономический совет и Главный экономический комитет приступят наконец к работе и создадут «общий план организации народного хозяйства и труда» и разработают меры «по контролю промышленности». «Вся земля с недрами, водами и лесами должна быть изъята из товарного обращения, распоряжение землей должно принадлежать всему народу». Ничего нового.
Кроме того, уход главного «министра-капиталиста» — князя Львова — теперь делал мишенью оппозиции уже не исчезающую «капиталистическую» часть Временного правительства, а его целиком. Тем более что остававшиеся «министры-капиталисты» — «ни Вл. Львов с Годневым, ни Некрасов с Терещенко не представляли в правительстве никого, кроме самих себя»
[1877]. А дальнейшее формирование кабинета застопорилось. И это в дни настоящей военной катастрофы.
Возобновление военных действий на сей раз было продиктовано логикой германского Верховного командования. Гинденбург опасался, что «если сразу не ответить на наступление Керенского контрнаступлением, то в России вновь окончательно и безоговорочно возьмут верх сторонники продолжения войны»
[1878]. Пользуясь пассивностью англо-французских войск на Западном фронте, германское командование перебросило на восток 13 германских и 3 австро-венгерские дивизии
[1879].
После основательной подготовки, которую задерживали только ливневые дожди, как рассказывал генерал Гофман, рано утром 6 июля «наступление началось. Главный удар наносили 1-я и 2-я гвардейские дивизии и 5-я и 6-я пехотные дивизии под начальством генерала Катена… Благодаря отличной артиллерийской подготовке, выполненной подполковником Брухмюллером, прорыв вполне удался на протяжении 20 километров, и первый день наступления продвинул нас на 15 километров за неприятельские линии»
[1880]. Людендорф напишет: «Тактический контрудар превратился в крупную операцию»
[1881].
