Столь необычное появление Главковерха в столице не прошло незамеченным. «Печальнее всего было то, что весть о вооруженном появлении Главнокомандующего на улицах столицы, сразу облетевшая весь город, вызвала в самых широких правомонархических, либерально-кадетских и просто обывательских кругах не порицание и тревогу, а успокоение и радость, — писал Степун. — Десятого августа, в день прибытия Верховного главнокомандующего, во всем городе чувствовалось, что вся внесоветская Россия ждет от Корнилова не сговора со Временным правительством, а замены скрытой диктатуры Совета открытой диктатурой Корнилова»
[2036].
Зимний дворец произвел на Хаджиева «отвратительное и тяжелое впечатление. Мне казалось, что я нахожусь в доме, хозяин которого только что умер, не оставив после себя наследников, и чужие люди, не умеющие ценить этот дом, пришли в него, разрушают все и тащат, что возможно… Полы были грязные».
Керенский, даже не предложив Корнилову сесть, сразу заявил, что не приглашал его в Петроград и не знаком с подготовленной Савинковым запиской. При этом премьер обещал дать возможность Корнилову представить свои соображения на заседании Временного правительства в тот же вечер. Разговор был тяжелым, но Хаджиеву применять силу не пришлось. «Вдруг, после двухчасового совещания, открылась дверь зала заседания, и на пороге показался Голицын. Я невольно схватился за рукоятку ятагана, но Голицын, быстро направляясь ко мне, шепнул:
— Все благополучно! Собирай людей и приготовься к отправке на вокзал.
Пулеметы вынесли так же незаметно, как и принесли»
[2037].
Савинков, которого на встречу не пустили, с вокзала вернулся в Военное министерство, к 6 часам вечера туда приехал и Корнилов. Савинков «попросил его подписать докладную записку… После этого генерал Корнилов приказал одному из моих адъютантов протелефонировать в Зимний дворец с просьбой назначить на 9 часов заседание Временного правительства. Но в 9 часов заседание не состоялось. Состоялась лишь частная беседа генерала Корнилова с Керенским, Терещенкой и Некрасовым… Обсуждения докладной записки во Временном правительстве Керенский не допустил»
[2038].
Тот факт, что Керенский не позволил Верховному главнокомандующему встретиться с Временным правительством, вызвало возмущение многих министров. Керенский рассказывал, как утром 11 августа к нему «явился Кокошкин с заявлением о том, что сейчас же выйдет в отставку, если не будет принята сегодня же программа Корнилова… Выход групп министров из Временного правительства (так как за Кокошкиным, вероятно, последовали бы остальные министры к.-д.) накануне открытия Всероссийского совещания из-за корниловских «требований» сделал бы дальнейшее сохранение национального равновесия невозможным… За несколько часов до отъезда в Москву во Временном правительстве обсуждалась военная часть правительственного выступления. Прежде всего было предложено заслушать докладную записку Верховного главнокомандующего. По оглашении записки (в ее первой редакции) началось ее очень острое обсуждение… Моя формулировка согласила мнения министров (за исключением смертной казни в тылу)»
[2039].
А генерал Корнилов утром 11 августа вернулся в Ставку, где с возмущением рассказывал Лукомскому, что «поездка его была напрасна; что Керенский водит его за нос, явно не желая выполнить свое обещание и провести в жизнь его требования.
— Как видите, только затягивают время. По-видимому, Керенскому не хочется, чтобы я ехал на Московское Государственное Совещание, но я поеду и добьюсь, чтобы мои требования были наконец приняты.
После этого Корнилов вернулся к недавнему разговору:
— Все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление большевиков произойдет в Петрограде в конце этого месяца. По опыту я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут сметены, а если, чудом, Временное правительство останется у власти, то при благосклонном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов останутся безнаказанными. Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов, во главе с Лениным, повесить, а Совет разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался!
Лукомский спросил, не с этим ли связано перемещение 3-го корпуса к столице?
— Вы правы. Конный корпус я передвигаю главным образом для того, чтобы к концу августа его подтянуть к Петрограду и, если выступление большевиков состоится, то расправиться с предателями родины как следует. Против Временного правительства я не собираюсь выступать. Я надеюсь, что мне в последнюю минуту удастся с ним договориться. Но вперед ничего никому говорить нельзя, так как Керенские, а тем более Черновы на все это не согласятся и всю операцию сорвут. Пойдете ли Вы со мной до конца и верите ли, что лично для себя я ничего не ищу?
Лукомский обещал пойти с Главкомом до конца.
— Я уже кое-что подготовил, и по моим указаниям полковник Лебедев и капитан Роженко разрабатывают все детали.
Лукомский напишет, что, «к сожалению, никакого участия в разработке операции не принимал. Как последующее показало, сам генерал Корнилов, за неимением времени, подготовкой операции не руководил, а исполнители, не исключая и командира корпуса генерала Крымова, отнеслись к делу более чем легкомысленно, что и было одной из главных причин, почему операция впоследствии сорвалась»
[2040]. Для подготовки операции действительно были привлечены не самые опытные и авторитетные военные — два полковника, капитан и прапорщик.
Генерал Крымов приехал в Ставку 12 августа. Корнилов пригласил его с собой в поезд, чтобы переговорить по дороге на Государственное совещание.
Государственный Собор
Историю созыва Московского совещания вспоминал его участник Бубликов: «Мысль о нем родилась у московских деятелей П. П. Рябушинского и князя К. Трубецкого. Они задумали созвать на частное собеседование наиболее авторитетных в России общественных деятелей. Мысль о таком съезде было поручено провентилировать в Петербурге члену Государственной думы Н. Н. Львову. Тот сообщил об этом своему софракционеру, государственному контролеру И. В. Годневу, а последний принес в Совет министров. Керенский за эту мысль ухватился:
— Я им не дам это сделать. Я сам соберу совещание.
И совещание состоялось. Зачем? Для чего? С какой программой? По каким вопросам? Этого никто не знал»
[2041]. Суханов единственный смысл совещания видел в том, что оно должно было «подавить мнение «всей демократии» мнением «всей страны» — ради окончательного и полного освобождения «общенациональной власти» от опеки всяких рабочих, крестьянских, циммервальдских, полунемецких, полуеврейских хулиганских организаций»
[2042].
