Но большую роль сыграла не прямая угроза Петрограду, а психологическое восприятие этой угрозы как реальной. «Петербург, который все еще является мозговым центром России, приходит в состояние сильнейшей нервозности, которое абсолютно исключает способность трезво и спокойно мыслить, иначе достаточно бы было взять циркуль и измерить расстояние, отделявшее наши войска, одержавшие победу под Ригой, от российской столицы»
[2093]. Но паника в Петрограде была настоящей.
Курс рубля 21 августа рухнул сразу на 10 %. Начались продовольственные волнения, связанные с отсутствием хлеба. Газеты запестрели заголовками о «грозном призраке голода». Одновременно СМИ наполнились «проверенной информацией о деятельной подготовке большевиками вооруженного выступления на 27–28 августа для окончания войны и передачи власти Советам
[2094].
Двадцатого августа на заседании кадетского ЦК большинство высказалось за немедленное установление военной диктатуры. Милюков утверждал:
— Выбор момента не от кадетов зависит. Будут ли поводом голодные бунты или выступления большевиков, но жизнь толкает общество и население к мысли о неизбежности хирургической операции
[2095].
Настроения в пользу применения силы отчетливо проявились и со стороны «демократии». Меньшевики с 19 по 26 августа проводили Объединительный съезд всех своих организаций. В заглавном докладе Церетели прозвучало:
— Настал момент, когда необходима террористическая политика для предупреждения ужасов гражданской войны и разложения на фронте. В этот момент со стороны демократии и пролетариата должно быть предъявлено требование, чтобы все действия имели одно оправдание: спасение революции. Органы репрессий должны быть революционными органами, борьба с анархией должна быть борьбой революционной власти, руководящей единственной задачей спасения революции
[2096].
Борьба с «контрреволюционным заговором» началась и в Петрограде и его окрестностях. «Во исполнение постановления Временного правительства помощник главнокомандующего Петроградским военным округом штабс-капитан А. И. Козьмин во главе особого наряда войск прибыл в Царское Село вчера ночью и арестовал великого князя Павла Александровича и его супругу… В ту же ночь помощник главнокомандующего посетил Гатчину и арестовал там великого князя Михаила Александровича»
[2097]. В чем провинились великие князья, так никогда и не было разъяснено. Если не считать сообщения «Известий» от 24 августа: «Расследование контрреволюционного заговора ведется самым энергичным образом. До сих пор в печати были опубликованы лишь имена великих князей, подвергнутых домашнему аресту, и имена некоторых лиц, близких к бывшему царю. Однако сейчас установлена уже связь этих лиц с некоторыми деятелями правого лагеря… Нити заговора обнаружены не только в Петрограде, но захватывают Москву, Киев, Одессу и даже Сибирь… Аресты и обыски продолжаются»
[2098]. Естественно, что подобная информация порождала волны самых вольных слухов. «Третьего дня упорно говорили, что в Петрограде бунт, что Керенский бежал, и что народ и войска требуют провозглашения царем Михаила Александровича. А вчера с утра кто-то пустил ужасный слух о смерти А. Ф. Керенского. Некоторые уверяли, что он отравился»
[2099], — писал «Московский листок».
На таком фоне случится то, что войдет в историю под названием «корниловский мятеж». Но был ли он на самом деле? Был ли «мятеж», подавление которого собственно и проложило большевикам безболезненный путь к власти, или генерала просто «подставили»? Современники тогда и историки сейчас приходят к противоположным выводам. Склоняюсь к тому, что мятеж был. Хотя все на самом деле зависит от определения понятия «мятеж» в ситуации, когда легитимность всех органов власти была весьма сомнительной.
Нет сомнений, что Корнилов во имя спасения страны и армии собирался поменять правительство, вырезать большевиков и разогнать Советы. Единственное, что не вполне ясно, включали ли его планы смены правительства свержение Керенского? Милюков, лично общавшийся с Корниловым, сообщает, что в середине августа «момент открытого конфликта с правительством Керенского представлялся в его уме уже совершенно определившимся, вплоть до заранее намеченной даты, 27 августа… Если сам Корнилов в начале августа еще высказывался при этом за сохранение власти Керенским, то окружающие его лица в Ставке давно уже судили иначе»
[2100].
В этих условиях Керенский затеял довольно рискованную игру на устранение Корнилова. На словах разделяя его призывы к наведению железного порядка, министр-председатель сознательно провоцировал конфронтацию с Верховным главнокомандующим. Как считал Нокс, «авантюра Корнилова могла бы стать спасением для России, если бы Керенский выступил на стороне генерала-патриота. Но, наверное, этого было бы слишком много для человека с биографией Керенского». Британский военный атташе также записал слова Савинкова: «Корнилова подстрекал к мятежу Керенский, который в последний момент его предал из-за своего тщеславия и «преклонения перед Советом»
[2101].
Двадцатого августа Савинков доложил Керенскому о завершении работы над законопроектом о смертной казни в тылу. И «тогда же, по предложению Военного министерства, Керенский согласился на объявление Петрограда и окрестностей на военном положении и на прибытие в Петроград военного корпуса для «реального осуществления этого положения», т. е. для действительной борьбы с большевиками… Керенский приказал мне ехать в Ставку. В этот период времени он уже был озабочен заговором, выросшим в Ставке и имевшим свое разветвление в Петрограде. Поэтому он поручил мне ходатайствовать перед генералом Корниловым не только о присылке конного корпуса в Петроград, но и о переводе из Ставки в Москву Союза офицеров…»
[2102]
Может, Савинков что-то придумал, и в планах Керенского не было приглашения конного корпуса в Петроград? Да нет, министр-председатель никогда этого не скрывал. В своем выступлении на Демократическом совещании 14 сентября он прямо скажет:
