Керенский пишет, что «в голове у меня была лишь одна мысль: остановить Корнилова, предотвратить опасное воздействие этих событий на фронте… Я решил связаться с генералом по прямому каналу, с тем, чтобы получить от него подтверждение его ультиматума. Львову, видимо, понравилось мое предложение, и мы согласились встретиться в 8.30 в доме военного министра, откуда можно установить прямую связь со Ставкой Верховного командования»
[2124]. Керенский утверждал, что в назначенное время Львов не появился, и он начал обмен юзограммами с Корниловым один:
«Министр-председатель Керенский ждет генерала Корнилова.
— У аппарата генерал Корнилов.
— Здравствуйте, генерал. У телефона Владимир Николаевич Львов (неправда. — В.Н.) и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.
— Здравствуйте, Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу с просьбой доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.
— Владимир Николаевич Вас спрашивает, то определенное решение нужно исполнить (так в тексте. — В.Н.), о котором Вы просили известить меня Александра Федоровича только совершенно лично, без этого подтверждения лично от Вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить.
— Да, подтверждаю, что я просил Вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев.
— Понимаю Ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем, сегодня это сделать и выехать нельзя, надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?
— Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с Вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать Вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляют меня так настойчиво просить Вас.
— Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае.
— Во всяком случае. До свидания, скоро увидимся.
— До свидания»
[2125].
Головин справедливо замечал, что «и форма вопроса Керенского и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дела громадной государственной важности, так как А. Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно говоря, отвечает»
[2126]. Верх безответственности, если речь, конечно, не идет о сознательном желании одной или обеих сторон запутать ситуацию и скрыть свои намерения.
Керенский после разговора спускался по лестнице, когда столкнулся со спешившим Львовым. «Я показал ему запись нашего разговора. Пробежав глазами ленту, он радостно воскликнул:
— Вот видите, все как я Вам сказал…
Вместе с Вырубовым и Львовым я возвратился в Зимний дворец, и Львов пришел со мной в мой кабинет. Там в присутствии Балавинского, невидимого ему в одном из углов огромной комнаты, Львов подтвердил достоверность своей записки и записи разговора по телеграфу. Приблизительно в 10 вечера я распорядился об аресте Львова»
[2127].
«— Ну, что ж, — сказал он. — А теперь мне надо идти. Спешу в Москву.
— Нет, — остановил я его, — никуда Вы не поедете. Вы арестованы за участие в противоправительственном заговоре!
Я направился к двери за спиной Львова, стоявшего у стола. Открыл, и в библиотеку тут же вошел капитан Козьмин, помощник командующего Петроградским военным округом. Он получил приказ задержать В. Н. Львова…»
[2128]
Савинков вечером приехал в Зимний дворец на заседание Временного правительства, чтобы отстоять законопроект о смертной казни в тылу: «Почти немедленно из Малахитового зала я был вызван в кабинет Керенского. В кабинете я нашел гг. Балавинского и Вырубова, в присутствии которых Керенский молча протянул мне исписанный листок бумаги… Прочитанный мной ультиматум мне показался мистификацией. Но Керенский сказал, что он проверил заявление Львова по прямому проводу у генерала Корнилова и в доказательство показал мне ленту своего разговора… Ни тогда, ни после, ни теперь я не понимал и не понимаю, как мог Керенский в деле столь огромного государственного значения ограничиться таким неопределенным вопросом, и я не понимал и не понимаю, как мог генерал Корнилов подтвердить то, содержание чего ему не было и не могло быть известно». Савинков предложил Керенскому срочно соединиться с Корниловым и объясниться по существу. «Чувствуя, что происходящее недоразумение может вызвать события непоправимые, я посоветовал Керенскому сговориться с генералом Корниловым. Но Керенский возразил, что поздно сговариваться»
[2129].
Керенский продолжал: после ареста Львова «я немедленно отправился в Малахитовый зал, где проходило заседание кабинета, и, доложив о встрече со Львовым, зачитал его записку и дословный текст моего разговора с Корниловым. Высказавшись за подавление мятежа, я заявил, что считаю возможным бороться с поднятым мятежом лишь при условии, если мне будет передана Временным правительством вся полнота власти… После непродолжительного обсуждения было решено передать председателю всю полноту власти, с тем чтобы положить конец антиправительственному выступлению… За исключением кадетов Юренева и Кокошкина, которые подали в отставку, все министры передали свои портфели в мое распоряжение. Я попросил их остаться на своих постах»
[2130].
Действительно, с этого момента вся власть в России сузилась до одной точки — Керенского. Об этом хорошо расскажет на Демократическом совещании министр юстиции Зарудный:
— В результате кризисов правительства настал такой момент, когда вся власть оказалась в руках одного человека. Кем она была ему поручена? Несколькими министрами-социалистами! Когда разыгралась корниловская история и когда нам министр-председатель во Временном правительстве об этом сообщил, он сделал вывод о том, что он должен был быть уполномочен на все чрезвычайные меры для подавления ожидаемых беспорядков, с другой стороны намекнул на то, что данное правительство подлежит в известной степени реорганизации. И стоило ему на это только намекнуть, как все министры взяли листы бумаги и написали свои прошения об отставке. Я должен сделать одну оговорку, лично я — отказался от этого. Я сказал, что я не вижу никакой связи между контрреволюционным выступлением какого-то генерала и моей отставкой…
[2131]
