Силы, противостоявшие корниловцам на подступах к столице, вряд ли можно было назвать впечатляющими. Николай Александрович Милютин, командовавший районной вооруженной дружиной, которая встретила передовые части Крымова, писал, что «у нас в отряде только одна трехдюймовка и ни одного конного бойца… Корниловцы настроены мрачно, зачем идут, не знают, но ждут какую-то дивизию «диких». Обстановка может измениться каждую минуту. У нас цепь ничтожна. Пехота с фронта ушла почти вся. Значительные группы меньшевиков также ушли вместе с эсерами. Снабжения никакого»
[2183].
Краснов подтверждал слабость защитных порядков вокруг Петрограда. «Вышедшие навстречу солдаты гвардейских полков драться не хотели, убегали при приближении всадников, но князь Гагарин не мог идти один с двумя полками, так как попадал в мешок… Надо было ударить по Петрограду силою в 86 эскадронов и сотен, а ударили одною бригадою князя Гагарина в 8 слабых сотен, наполовину без начальников. Вместо того, чтобы бить кулаком, ударили пальчиком — вышло больно для пальчика, но нечувствительно тому, кого ударили»
[2184]. Хотя в описании Милютина «удар пальчиком» превращался в кровопролитное сражение: «Видна пена на мордах лошадей. Сверкают клинки и острия наклоненных пик. Хруп подков бьет в такт ударам сердца… Огнем взорвались окопы. Залп, за ним другой. Сбоку застрочил пулемет. Винтовки зачастили пачками… И нет клинков, ни пик, которые, казалось, уже впились в грудь бойцов. Лишь задранные в последнем оскале головы лошадей, падающие всадники да скрытые за конскими хвостами зады уходящих галопом казаков… Примерно через час еще две казачьи атаки разбились о стойкость и выдержку красных окопов»
[2185].
Но главное даже не в силе военного сопротивления: в корниловских войсках началось разложение. Краснов говорил с выгрузившимися на станции Дно бойцами Приморского драгунского полка, призывая исполнить приказ Верховного главнокомандующего.
— Господин генерал, — отвечал мне солидный подпрапорщик, вахмистр со многими георгиевскими крестами. Оборони Боже, чтобы мы отказались исполнить приказ. Только вишь ты, какая загвоздка вышла: и тот изменник, и другой изменник. Нам дорогою сказывали, что генерал Корнилов в Ставке уже арестован, его нет, а мы пойдем на такое дело? Ни сами не пойдем, ни Вас под ответ подводить не хотим…
И почти всюду мы видели одну и ту же картину: где на путях, где в вагоне, на седлах у склонившихся к ним головами вороных и караковых лошадей сидели и стояли драгуны и среди них — юркая личность в солдатской шинели.
— Товарищи! Керенский за свободу и счастье народа, а генерал Корнилов — за дисциплину и смертную казнь. Ужели вы с Корниловым?
Молчали драгуны, но лица их становились все сумрачнее и сумрачнее. Приверженцы Керенского пустили по железным дорогам тысячи агитаторов, и ни одного не было от Корнилова». Агитаторы нашли благодарных слушателей. И даже на горцев «Дикой дивизии» нашлась отмычка в лице делегатов проходившего в Петрограде Всероссийского мусульманского съезда.
Войтинский наблюдал: «Получив приказ двигаться на север, казаки беспрекословно этот приказ выполнили. Над вопросом о цели маневра в первый момент никто из них не задумывался: корпус уже не раз перебрасывался с фронта на фронт… Но все повернулось, лишь когда казакам стало известно, что начальство намерено бросить их против «своих». Не требовалось ни советских агитаторов, ни прокламаций, чтобы казаки сразу определили свое отношение к этому плану… Для них все сосредоточилось на одном-единственном факте: что их ведут против «своих». Против народа. Когда этот факт достиг сознания казаков и солдат, 3-й корпус рассыпался. Вот и все»
[2186].
Керенский был доволен: «К полудню 29 августа все более или менее пришло в норму. Мятежные генералы не получили в армии существенной поддержки»
[2187]. Премьер решил, что настало время для решительного наступления на силы «реакции» по всей стране.
По приказанию Временного правительства 27 апреля был произведен обыск в Ай-Тодоре и Дюльберге у всех членов Императорской Фамилии. «В 4 ч. ночи ворвались к Ее Величеству матросы и потребовали самым грубым образом, чтобы Императрица встала с постели, и на Ее требования дать ей возможность встать и одеться без свидетелей, нахально было Ей отказано. Она за ширмами полуодетая сидела, и двое часовых стояли около нее, пока остальные матросы открывали все столы, комоды, шкапы, отбирая все, что, по их мнению, казалось важным и интересным. Все письма Ее Родителей и Семьи, письма Покойного Государя Александра III, дневники Ее Величества, Евангелие Ее, одним словом, все Ей дорогое и сохраняемое Ею как святыня, все бросали без разбора и порядка в грязные мешки. Только часть вышеозначенных предметов была возвращена Императрице. Потом позвали привезенную ими женщину и велели осмотреть матрасы, переворачивая подушки, чтобы искать деньги, драгоценности или важные документы. Через несколько дней после этого обыска приехала на автомобиле из Севастополя Комиссия под председателем Кетрица, Председателя Севастопольского военно-морского суда, под предлогом принести извинения за произведенный обыск, но вместо того был форменный допрос всем членам Императорской Фамилии, не исключая Ее Величества»
[2188].
Взялись и за московских «реакционеров». 29 августа судебный следователь Московского окружного суда по особо важным делам постановил «приступить к производству следствия о посягательствах на насильственное изменение существующего государственного строя и смещение Временного правительства в связи с восстанием генерала Корнилова»
[2189]. Зачем-то взялись и за донское казачество. Генерал Каледин, объезжавший глухие станицы подведомственной ему области, неожиданно узнал, что по всей стране разослана телеграмма: «От Атамана казачьих войск Каледина, по сообщению газет, Временным правительством получена телеграмма о присоединении его к Корнилову. В случае если правительство не договорится с Корниловым, Каледин грозит прервать сообщение с Югом». Это сообщение было передано в прессу из бюро печати Временного правительства
[2190]. Керенский вызвал в Зимний дворец президиум Совета казачьих войск и потребовал, чтобы он заклеймил Корнилова и Каледина как изменников и бунтовщиков. Члены Совета ответили, что уже и так призвали станичников повиноваться правительству, и на большее они не готовы.
