Дан рассказывал о замысле: «Идея Демократического совещания, созванного после и в противоположность Общегосударственному совещанию в Москве, связывалась в умах инициаторов его с сознанием необходимости образования однородного демократического правительства взамен правительства коалиционного, правительства с участием представителей буржуазии, явно начавшего разваливаться после пресловутого июньского наступления на фронте и получившего смертельную рану в дни корниловского восстания… Мысль, руководившая нами при созыве Демократического совещания, состояла в том, чтобы попытаться создать демократическую власть, опирающуюся не только на те элементы революционной демократии, в тесном смысле этого слова, которые сосредоточились в Советах, но и на те, которые имели прочную базу в кооперативах и органах местного самоуправления (городских думах и земствах)»
[2265].
Решения социалистических партий были доведены до Керенского делегацией ЦИК, прибывшей в Зимний дворец вечером 31 августа. Этот демарш совсем не обрадовал Керенского, который полагал, что развязал себе руки для любых правительственных комбинаций. Зензинов и Гоц «явились, чтобы заявить от имени своего ЦК, что если я осмелюсь включить в состав правительственной коалиции хотя бы одного кадета, то в нее не войдет ни один представитель партии эсеров. Сдерживая возмущение, я сказал:
— Сообщите вашему ЦК, что, во-первых, я передам ваше требование правительству; во-вторых, лично я считаю крайне важным включение в правительство кадетов, как и представителей всех других демократических партий; и, в-третьих, как глава национального правительства я не могу следовать приказам, исходящим от отдельных партий…
Возвратившись в зал заседаний, я сообщил о встрече, которую только что имел с посланцами партии эсеров. Мой ответ получил единодушное одобрение»
[2266].
Не настроенная на открытый конфликт делегация ЦИК дала добро на реализацию идеи Керенского о переходе власти — до формирования нового состава правительства — в руки Директории из пяти человек. Но Керенскому пришлось спешно избавляться от Савинкова и Филоненко: им как вероятным «корниловцам» уже не доверяли социалисты. «31 августа Керенский по телефону уволил меня от должности генерал-губернатора, — писал Савинков. — В тот же день вечером я подал в отставку и от должности управляющего Военным и Морским министерствами (управляющим Морским министерством я был назначен 20-го)»
[2267]. Через несколько дней его исключили даже из партии эсеров. «Но на должность генерал-губернатора тут же назначен был политически равноценный Савинкову Пальчинский, который начал с того, что закрыл газету большевиков. Исполнительные комитеты протестовали. «Известия» назвали этот акт «грубой провокацией». Пальчинского пришлось убрать через 3 дня»
[2268].
Керенский разъяснял: «К тому времени по разным причинам вышло в отставку более половины всех министров, а чрезвычайные полномочия, которые были возложены на меня в период мятежа, потеряли свою силу… Насколько я помню, Терещенко после консультаций с лидерами кадетов и эсеров внес проект резолюции о создании комитета из пяти министров, наделенных, вплоть до формирования новой коалиции, всей полнотой исполнительной власти»
[2269]. Так возникла Директория. Более слабый псевдокабинет трудно было себе представить. Троцкий издевался: «Кроме Керенского пятичленная директория включала министра иностранных дел Терещенко, который уже стал несменяемым, благодаря связи с дипломатией Антанты; московского командующего округом Верховского, поспешно произведенного для этой цели из полковников в генералы; адмирала Вердеревского, поспешно освобожденного для этой цели из тюрьмы; наконец, сомнительного меньшевика Никитина, которого его партия признала вскоре достаточно созревшим для исключения из ее рядов»
[2270].
Чернов замечал, что с тех пор «присутствовала лишь единоличная власть министра-президента, фактическая персональная диктатура. Но это была диктатура на холостом ходу, ее носитель, Керенский, в это время менее всего управлял событиями и страной»
[2271]. Гиппиус, назвав Керенского «самодержцем-безумцем», констатировала: «Пока у нас «совет пяти», т. е. Керенского с четырьмя ничтожествами. Некоторые бывшие министры не вовсе ушли, — остались «старшими дворниками», т. е. управляющими министерствами «без входа» к Керенскому (!)»
[2272].
За подписью Керенского и министра юстиции Зарудного 1 сентября вышло официальное заявление. Оно удивительным образом совместило информацию о создании Директории с решением, которое — ни много ни мало — меняло характер государственного строя России. Она становилась республикой: «Мятеж генерала Корнилова подавлен. Но велика смута, внесенная им в ряды армии и страны. И снова велика опасность, угрожающая судьбе родины и ее свободе. Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском Государственном совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую Республику»
[2273].
Как писал сам Керенский, «двусмысленное положение России как государства без определенной формы правления стало нетерпимым. Было важно, однозначно используя слово «Республика», показать всем и каждому, что Россия как названием своим, так и конкретными делами сформировалась как демократия»
[2274]. Керенский не мог игнорировать требования только что спасшей его «революционной демократии». 1 сентября 1917 года наша страна стала республикой. О, судьба России! — распоряжением фактического диктатора. И вопреки всем прежним торжественным обещаниям предоставить решение вопроса о будущем государственном устройстве России на усмотрение Учредительного собрания.
Следует, однако, заметить, что мало кто обратил большое внимание на изменение государственного строя. А Директория тут же повисла в полном политическом вакууме. Вечером 1 сентября состоялось второе, решающее заседание ВЦИК, на котором была принята внесенная меньшевиками и эсерами (!) резолюция: «Власть, созданная демократией и опирающаяся на ее органы, должна быть свободна от всяких компромиссов с контрреволюционными «цензовыми элементами»
[2275]. За кадетами к этому времени помимо клички «буржуи» закрепилось еще более компрометирующее — «корниловцы». А сами кадеты и их союзники еще больше отдалились от власти. «В лагере либеральных и государственно-настроенных партий царила не только одна депрессия; поведение Керенского в конфликте с Корниловым породило там враждебность и полное недоверие к нему. Рассчитывать на поддержку этих партий, как на противовес требованиям крайних революционных партий, ему больше не приходилось»
[2276].
