Для большевиков причины развала экономики тоже не представляли загадку: «Ясно, что проводится всероссийский локаут, всероссийский заговор, имеющий целью схватить рабочий класс за горло костлявой рукой безработицы и голода»
[2357]. Пошла во многом подстегиваемая большевистскими профсоюзами и фабзавкомами забастовочная волна. 27 сентября началась всеобщая стачка 65 тысяч рабочих на Бакинских нефтепромыслах. 3 октября прекратили работу 12 тысяч пролетариев завода Юза на Донбассе. Крупнейшей забастовкой в Центральной России стала стачка текстильщиков, в которой участвовали 300 тысяч человек. Больше двух месяцев длилась стачка 110 тысяч рабочих кожевенной промышленности московского региона. По всей стране бастовали металлисты, типографские рабочие, транспортники. Причем все чаще на первый план выходили политические требования, связанные с властью Советов.
Характеризуя осенние настроения пролетариата, американский историк Давид Мандель отмечал: «Требуя перехода власти к Советам, рабочие реагировали не на безответственные обещания большевистских демагогов о социалистическом рае за углом. Большевистская агитация таких обещаний не содержала. Она представляла власть Советов как единственную альтернативу торжеству контрреволюции. И рабочие в своем большинстве разделяли этот анализ политической обстановки»
[2358]. «В рабочей среде «большевистские» настроения в самом деле были преобладающими. Это была та часть населения России, из которой комплектовались наиболее крайние и активные сотрудники большевиков: «диктатура пролетариата» сулила им превращение в господствующее сословие»
[2359].
И без подсказки большевиков вопреки запрету ВЦИК с 24 сентября началась железнодорожная забастовка. Стачечный комитет извещал, что «только голод и крайняя нужда, а также нежелание министерства путей сообщения пойти навстречу даже самым скромным требованиям железнодорожников вызвали объявление забастовки… Все солдаты и офицеры будут отправляться воинскими поездами. Продовольственные грузы для питания будут перевозиться беспрепятственно»
[2360]. В течение трех дней было прекращено движение поездов дальнего следования на 39 из 51-й железной дороги России, прекращалось и пригородное сообщение. Забастовка продолжалась, пока правительство не подчинилось требованиям железнодорожников и не выделило на повышение им зарплаты 705 млн. рублей. Но и это не удовлетворило Викжель, который продолжал предъявлять различные политические ультиматумы, грозя возобновлением забастовки.
В расстройство приходила финансовая система. «Так как приток вкладов почти прекратился и в государственные (поступление налогов), и в банковские кассы (вклады, покупка бумаг), то все государственное и частное хозяйство свелось к простому расходованию ранее накопленных капиталов»
[2361], — констатировал известный юрист и публицист Изгоев.
Печатный станок не справлялся. «Новые казначейские знаки, выпущенные за недостатком кредитных билетов мелких купюр, принимаются населением крайне неохотно вследствие изумительной небрежности в технике их изготовления: знаки 20 и 40-рублевого достоинства печатаются без указания №, года, серии выпуска, печатаются в форме, не представляющей затруднений для подделки. Едва ли может быть признано желательным добивать рубль таким невнимательным отношением к технике печатания: в Персии уже отказываются принимать новые 1000-рублевые билеты на том основании, что на них нет надписи «обеспечиваются всем достоянием государства»
[2362]. Всего за 8 месяцев своего существования Временное правительство выпустило в обращение бумажных денег на 9,5 млрд. рублей, больше, чем царское правительство за предшествовавшие 32 месяца войны. Обменный курс рубля за восемь месяцев упал вдвое
[2363]. Деньги обесценились настолько, что многие рабочие просто переставали трудиться, убегая в деревню, производительность резко падала.
От экономических организаций на Демократическом совещании с более чем откровенным докладом выступал Громан — о выполнении декларации правительства о хозяйственной политике от 14 августа:
— С тех пор прошел месяц, и за этот месяц ничего для осуществления этой программы сделано не было. Правительство за это время провело три мероприятия: повышение твердых цен на хлеб на 100 %, взятие на учет всей хлопчатобумажной продукции и выпуск двух миллиардов бумажных денег… Страна идет к экономической катастрофе. Расстройство финансов и денежной системы достигли той степени, при которой всему народу грозит холод и голод, отсутствие одежд, обуви, жилищ. Грозит остановка промышленности, остановка транспорта
[2364].
Скачок закупочных цен на зерно потянул вверх стоимость всего продовольствия. Новости из Таврической губернии: «Повышение хлебных цен на 100 процентов произвело ошеломляющее действие: цены на некоторые продукты питания увеличились в два раза». Более того, столь резкий подъем закупочных цен породил надежды крестьян и на их дальнейшее повышение. «Экономически сильное крестьянство, — сообщали из Харькова, — надеется на новое повышение цен, вера в твердую продовольственную политику правительства нарушена». Хлеб стали попросту утаивать. Установление плановых заданий по хлебозаготовкам мало помогло: сентябрьский план был выполнен на 31,3 %, октябрьский — на 19 %. При этом министерство продовольствия подтверждало: «Система принудительного отчуждения хлеба… продолжает быть самым действительным способом осуществления хлебной монополии»
[2365].
Снабжение по карточкам все время ухудшалось. К осени на каждую основную карточку отпускалось по ½ фунта муки в день. Было запрещено выпекать кулебяки, пироги и печенье, отпускать хлеб трактирам, частным столовым. Исчезли яйца как результат введения госмонополии на этот продукт. Объявленная в сентябре и октябре монополия на сахар, махорку, спички и кофе так и не была реализована.
К осени стало совсем плохо с повседневными товарами. Мартов 9 октября писал: «Конечно, едим только черный хлеб, мясо в небольшом количестве, молока и яиц почти не видим, сахар тоже «рационирован», но жить можно — в некоторых других городах хуже. А вообще скудость большая. В ресторанах обед, стоивший до войны 1 ½ рубля, а при моем приезде 4 рубля, теперь стоит 9-11 рублей, не меньше. Вообще деньги перестали что-нибудь стоить. Приобретаю пальто на зиму и если найду за 400 рублей, то это будет дешево. За починку тех сапог, что мне дал Михаил Петрович, заплатил 25 рублей, причем сапожник предложил продать их ему за 100… Поэтому, когда пишут, что рабочие требуют несуразную зарплату, что прислуга получает 60 рублей, или дворники требуют 120 рублей, то вовсе не свидетельствует об «анархии». Просто жизненный минимум вырос раза в 4, и все высшие заработки квалифицированных профессий соответственно повышаются»
[2366]. Уровень экономических познаний лидера меньшевиков впечатляет. По озвученным большевиками на Демократическом совещании подсчетам, цены на продукты выросли с начала года в 6,5 раза, а зарплата в 3,5 раза
[2367].
