Керенский воспринял это таким образом: послы «продемонстрировали председателю Временного правительства в высшей степени неприязненное к нему отношение… Грозить официальным разрывом военного и союзнического сотрудничества правительству, которое, рискуя всем своим авторитетом, боролось с опасными для союзников тенденциями!..
Впрочем, я подавил возмущение и, прежде чем выйти из зала, где стояли три посла, предложил ради общего дела союзников всеми способами постараться, чтобы ни единого слова об их визите не просочилось в печать. Оставил растерявшихся дипломатов с министром иностранных дел М. И. Терещенко и без всяких протокольных формальностей помчался в автомобиле прямо к Зимнему дворцу, к послу Соединенных Штатов г-ну Фрэнсису с просьбой немедленно телеграфировать в Вашингтон горячую благодарность российского правительства за неучастие Соединенных Штатов в недружественном акте Антанты»
[2565]. Правда, Фрэнсиса он не застал, и тот не получил ничем им не заслуженную благодарность. Любопытно, что поведение Керенского оскорбило послов, и потом «Бьюкенен выговаривал Терещенко, что Керенский не имел права столь бесцеремонно обращаться с представителями союзников».
Но Временное правительство направило официальный протест через своих представителей в Лондоне, Париже и Риме с вежливым требованием, чтобы инцидент, связанный с нотой, держался в полной тайне, чтобы избежать «опасного раздражения» общественного мнения России. Британский и итальянский послы позднее получили инструкции извиниться, Нуленс, который настаивал на том, чтобы его правительство поддержало эту ноту, отказался
[2566].
В начале осени в Петрограде начал действовать резидент английской и американской разведок, коим, как мы помним, был известный писатель Сомерсет Моэм, притворившийся летописцем великих исторических событий. Он получил для работы, по его словам, «неограниченные средства». Помимо посольств двух стран опорной структурой для Моэма стали организации чехословаков, которые осенью имели в России 1200 отделений, объединявших более 70 тысяч человек. Контакты обеспечивали Масарик и «четыре верных чеха» из Комитета американских граждан славянской национальности, которых отправили в Россию через Японию.
Моэм завалил Лондон и Вашингтон сообщениями, связанными, в основном, с описаниями политической ситуации в России, а также некоторыми рекомендациями. Он справедливо усматривал основную угрозу англо-американским интересам в стремлении неразумных россиян к миру, которое только усилилось после провала Корнилова, дискредитировавшего к тому же и страны Антанты. Справедливо уловив, что США обладают наибольшим авторитетом из всех держав, Моэм настоятельно просил Вильсона «сделать какое-либо заявление». Президент предпочел отмолчаться
[2567].
В сентябре Брешко-Брешковская написала письмо Вильсону — приветствие от одного свободного человека другому свободному человеку — и попросила выделить России дополнительную финансовую помощь. Три недели президент США обдумывал свой ответ, в котором ничего не оказалось о деньгах, зато выражалась полная солидарность с высокими моральными принципами «бабушки русской революции»: «Интеллектуальное развитие и моральное соответствие являются самыми мощными элементами в национальном прогрессе». До Вильсона была донесена телеграмма Томпсона, в которой тот предлагал спасать ситуацию в России, выделяя на пропаганду по 1 млн. долл. каждые 10 дней. Президент был не в восторге:
— Три миллиона в месяц! Не сошел ли он с ума?
[2568]
Пятого октября Моэм добился аудиенции у Керенского, который использовал встречу со знаменитым писателем (он-то не знал, что собеседник — резидент разведки), чтобы излить душу. Премьер был настроен предельно критично в отношении союзников, которые не ценят усилий, уже принесенных Россией, не видят безумную усталость народа, отсутствие у армии одежды и питания.
— Нам сделали три мирных предложения. Мы их отвергли.
А что в ответ? Союзники не поддержали дипломатию демократической России, они ее по сути предали, не дав солдатам в окопах ни одного аргумента для продолжения войны. Страна не получила значимой материальной и технической помощи, военные и другие поставки безнадежно задерживались. А изображение политики Временного правительства в прессе союзников лишь оказывало бесценную услугу большевикам, которые легко находили подтверждение справедливости своей критики режима в западной печати.
— Западные газеты сделали многое для того, чтобы убедить людей в России, что союзники думают заключить мир за ее счет. А ей, как воздух, нужна симпатия и немного денег.
Отдельно досталось от министра-председателя британскому посольству, склонному поддерживать реакционные силы. Моэм испытал весьма противоречивые чувства. Он так и не понял, что Керенский собирался делать. Сам же резидент внушал своими донесениями в Вашингтон и Лондон ту мысль, что положение в России непредсказуемо, а потому следует «подыскать изношенному союзнику более надежную, свежую замену». Масарик прямым текстом предлагал отправить на российско-германский фронт 300 тысяч японских солдат. В качестве вознаграждения Токио должно было получить Маньчжурию, а потери территории Китаю планировалось компенсировать за счет российской Средней Азии… «Россию не просто «списывали» со счетов — ее уже делили»
[2569], — справедливо замечает Листиков.
Похоже, президент Вильсон к осени 1917 года отчетливо видел, что в России уже вряд ли удастся что-то существенно изменить. Но попыток начать пропагандистскую работу в России американцы не оставляли. Однако велась по инициативе лиц, формально не зависимых от официального Вашингтона: тех же лидеров миссии Красного Креста Томпсона и Робинса. Средства были немалыми, и шли они, судя по всему, весьма широкому кругу политических сил, включая большевиков. Так, «Вашингтон пост» 2 февраля 1918 года сообщала: «Уильям Б. Томпсон находился в Петрограде с июля по ноябрь прошлого года и сделал личный вклад в 1 млн. долларов в пользу большевиков для распространения их учения в Германии и Австрии… Он считает, что большевики составляют самую серьезную силу против германофильства в России и что их пропаганда подрывает милитаристские режимы Центральных держав». А Джона Рида — в будущем американского члена исполкома Третьего Интернационала — финансировал и поддерживал Юджин Бауссевейн, частный нью-йоркский банкир. Работал Рид на журнал «Метрополитэн», который принадлежал крупнейшему бизнесмену Гарри П. Уитни, директору «Гаранти Траст».
Зачем было американцам поддерживать большевиков? Саттон доказывает, что «синдикат финансистов с Уолл-стрита расширил свои монопольные амбиции до глобального масштаба. Гигантский российский рынок надлежало захватить и превратить в техническую колонию, которая будет эксплуатироваться немногими мощными американскими финансистами и подконтрольными им корпорациями… Финансисты имели один мотив — власть — и поэтому помогали любому политическому инструменту, который обеспечил бы им доступ к власти: будь то Троцкий, Ленин, царь, Колчак, Деникин — все они получали помощь в большей или меньшей степени»
[2570].
