Приближаемся к Мойке, которая в это время была чем-то вроде границы, отделяющей нас от сопротивляющегося с оружием в руках противника. Здесь, у моста Мойки, нас останавливает большой патруль. На углу улицы горит костер — греются солдаты. Остановивший автомобиль патруль предлагает нам выйти на панель — ехать дальше уже невозможно…
Появляется знакомый мне по революционным дням в Петрограде тов. Дашкевич, бодрый, уверенный в близкой победе. Узнав, чего хочет делегация, он предлагает ей идти дальше пешком. Остался только квартал до площади перед Зимним дворцом. Он предупреждает делегацию, что их попытка вряд ли удастся. На площади перед Зимним дворцом вокруг памятника-колонны сгруппировался женский «батальон смерти» и какие-то остатки воинской части, ведущей обстрел всякой фигуры, появляющейся на площади. Делегация колеблется, идти ли ей дальше. Однако решается идти. Проходит несколько минут, и Шрейдер со своей делегацией возвращается обратно. Смущенный и еще более жалкий, он снова лепечет о благой цели своего посредничества и о том, что теперь они видят свое бессилие что-нибудь сделать.
— Да, — говорит он, — мы признаем, что попытка наша безуспешна. Нам не удалось пройти к Зимнему дворцу. Всякая попытка войти на площадь встречается обстрелом с площади от памятника-колонны, несмотря на то, что мы давали всяческие знаки белыми платками о желании переговоров и посредничества во имя мира…
Садимся снова в автомобиль и приезжаем к Городской думе… Я вошел в помещение Думы вместе с неудачливыми делегатами, на которых набросилась толпа думцев, без конца, но без всякого толку в этот вечер и ночь заседавших и обсуждавших положение в Петрограде.
Кое-кто из них встречался мне раньше, и теперь в общем гуле я еле разбирал знакомые голоса с какими-то не то восклицаниями, не то проклятиями. Глазами, полными ненависти, они провожали меня, проходившего мимо них к телефону. Мне нужны были только одна-две минуты, чтобы сообщить дежурному Военно-революционного комитета (кажется, это был тов. Скрыпник) о моей поездке с неудачливыми «посредниками»
[3045].
После того как Молотов покинул Думу, а Шрейдер поведал печальную историю своей миссии, на трибуне появилась графиня Софья Владимировна Панина:
— Если гласные не могут подойти к Зимнему дворцу, то они могут стать перед орудиями, стреляющими в Зимний дворец, и категорически заявить, что только через их головы большевики могут расстреливать Временное правительство!
Речь Паниной вновь подняла боевой настрой, и члены Думы двинулись было на улицу. Но тут новая весть: в Думу направляется в полном составе Исполком Совета крестьянских депутатов для совместного заседания. Опять вернулись в зал. Пока ждали крестьянских депутатов, принесли неизвестно как доставленную из Зимнего «посмертную» записку министра земледелия Маслова: если ему суждено умереть, то он умрет «с проклятием по адресу демократии, которая послала его во Временное правительство, настаивала на этом и теперь оставляет его без защиты». Снова заговорили о необходимости идти умирать вместе с правительством
[3046].
После первоначального решения на этот счет прошло уже полтора часа. Звонили по телефону в партийные организации, в Исполнительный комитет Совета крестьянских депутатов, созывая людей идти на Дворцовую площадь. «Возвышенная, граничащая с героическим экстазом атмосфера постепенно рассеивалась. Настроение спадало. И когда уже пошли, не было ни подъема, ни вдохновения. Шли, по словам Зензинова, стройными рядами и с пением «Марсельезы»… Двигалась очень нестройная толпа — к думской процессии присоединилась и публика»
[3047].
Участвовавший в процессии Станкевич подтверждал: «Вышли — много, быть может, несколько сот человек. Выстроились шеренгами и двинулись по Невскому проспекту. Вдруг голова шествия остановилась: дорогу преградил большевистский патруль. Начались долгие переговоры. Приехал грузовик, наполненный матросами, молодыми, разудалыми, но теперь какими-то странно задумчивыми парнями. Общественные деятели окружили грузовик и стали доказывать ему, что это неотъемлемое право каждого гражданина быть со своим правительством в такие минуты. Матросы не отвечают и даже смотрят куда-то в сторону или, вернее, вверх, прямо перед собой, с платформы грузовика»
[3048].
Застали эту процессию и вездесущие американские журналисты: «Поперек широкой улицы стояли человек двадцать матросов и преграждали путь толпе людей, стремящейся пройти к Зимнему…
— Пропустите нас! Мы идем умирать, — упрашивали они матросов.
— Ступайте домой и примите яд, — послышался ответ. — А здесь ничего не выйдет. У нас приказ Военно-революционного комитета не пропускать вас. Умирать здесь не разрешается.
Посовещавшись, они обратились к матросам с более практическим вопросом:
— А что будет, если мы вдруг попробуем прорваться?
— Что ж, — ответил один матрос, — придется вас немного поколотить, но убивать мы вас все равно не будем, ни одного человека не убьем.
Тогда к толпе обратился министр снабжения Прокопович, который должен был находиться в Зимнем дворце…
— Товарищи! — дрожащим голосом воскликнул он. — Давайте вернемся. Откажемся умирать от руки стрелочников!»
[3049]
С гордым видом представители общественности зашагали назад.
Однако новость о том, что Дума организует это шествие, стала последним лучиком надежды для защитников резиденции правительства. Распространившись среди юнкеров, известие получило такую форму: «общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут ко Дворцу, скоро должны подойти и освободить Дворец от осады»
[3050]. Юнкера, решившие было сдаваться, вновь приободрились.
Когда наступил новый день — 26 февраля (8 ноября) — Зимний дворец еще не был взят, а советская власть не была провозглашена. Что страна праздновала в течение трех четвертей века именно 7 ноября, не вполне понятно.
В Зимнем остались только подростки-юнкера и кто-то из их командиров. Синегуб возле кабинета, где заседает правительство. «Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю волн взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».
— Господин офицер, господин офицер, — внезапно раздался зов сзади.
