В 1.30 около двухсот штурмовавших ворвались в зал по соседству с комнатой правительства. О последних его минутах — словами непосредственных участников событий. Антонов-Овсеенко: «Расплываясь по всем этажам, юнкера сдавались. Но вот в обширном зале у дверей какой-то комнаты — их недвижимый ряд с ружьями на изготовку. Осаждавшие замялись. Мы с Чудновским подошли к этой горсти юнцов, последней гвардии Временного правительства. Они как бы окаменели, и стоило труда вырвать винтовки из их рук.
— Здесь Временное правительство?
— Здесь, здесь, — заюлил какой-то юнкер, — я ваш, — шепнул он мне»
[3060].
Синегуб: «Гул становился явственнее, ближе. Вот в дверях Пальчинский. Затем маленькая фигурка с острым лицом в темной пиджачной паре и в широкой, как у художников, старой шляпчонке на голове. А еще несколько дальше звериные рожи скуластых, худых, длинных и плоских, круглых, удивительно глупых лиц. Рожи замерли в созерцании открывшегося их блуждающим, диким взглядам ряда величественных Царей Русского народа, скованных золотом рам. Я поднялся, но идти не было сил. Тогда я встал в дверях и прислонился к косяку. Мимо прошел Пальчинский, направляясь в кабинет.
— Что, патронов у вас достаточно? — спросил я у юнкеров.
— Так точно, господин поручик.
Но вот жестикуляция широкополой шляпенки и гул, все растущий сзади, сделали свое дело, и те, передние, качнулись, дернулись и полились широкой струей в галерею.
Теперь шляпенка не звала их, а сдерживала:
— Держите, товарищи, дисциплину! — урезонивал тягучий, резкий голос. — Там юнкера!
Толпа увидела в дверях зала двух юношей, отважно, спокойно стоящих на коленях, чтобы можно было брать с пола патроны и гранаты, сложенные с боков дверей. «Если Пальчинский выйдет сейчас от Временного правительства, где, очевидно, совещаются об условиях капитуляции — хотя неизвестно, кто ее будет принимать — выйдет и прикажет открыть огонь, то первые ряды будут сметены, но последующие все равно растерзают нас.
Снова вышел Пальчинский и махнул рукой. Шляпенка засеменила к дверям. Толпа ринулась за ним.
— Стой! — кричал Пальчинский, — если будете так напирать, то юнкера откроют огонь!» Упоминание об юнкерах опять сдержало зверье. «Ну и поиздеваются они над вами, мои дорогие», — неслось в голове, смотря, как юнкера твердо держали винтовки, готовые по малейшему знаку открыть огонь»
[3061].
Министр юстиции Малянтович: «И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, непохожее на те прежние шумы — что-то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идет конец… Кто лежал или сидел, вскочили, и все схватились за пальто… Дверь распахнулась… Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырек… Вперед вышел Кишкин:
— Если они уже здесь, то, значит, дворец уже занят…
— Занят. Заняты все входы. Все сдались. Охраняется только это помещение. Как прикажет Временное правительство?
— Скажите, что мы не хотим кровопролития, что мы уступаем силе, что мы сдаемся, — сказал Кишкин.
Уже у входной двери — резкие взволнованные крики массы голосов, несколько отдельных резких выстрелов, топот ног… В комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату»
[3062].
Человечком был Антонов-Овсеенко: «Через коридор. В небольшой угловой комнате. Вот оно — правительство временщиков, последнее буржуйское правительство на Руси. Застыли за столом, сливаясь в одно трепетное бледное пятно.
— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными.
— Что там! Кончить их! Бей!»
[3063]
Синегуб: «Историческая минута!» — мелькнуло в голове. «Не думай — смотри!» — перебило сознание работу мысли. И я смотрел. С величественным спокойствием, какое может быть лишь у отмеченных судьбою сыновей жизни, смотрели частью сидящие, частью стоящие члены Временного правительства на злорадно торжествующую шляпенку, нервно оборачивающуюся то к вошедшим товарищам, то к хранящим мертвенное, пренебрежительное спокойствие членам Временного правительства.
— А это что?… — поднялся Терещенко и говорил, протянув руку, сжатую в кулак. «Что он говорит?» — и я сделал шаг вперед. — Сними шляпу…
Но его перебивает другой голос:
— Антонов, я вас знаю давно; не издевайтесь, вы этим только выдаете себя, свою невоспитанность!
— Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть; мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело еще не увенчано окончательным успехом», — обращаясь к нервно смеющемуся, говорил новый голос, который я не успел определить, кому принадлежит»
[3064].
В 1.50 началось составление протокола об аресте членов правительства. Малянтович добавляет подробностей: «Комната была полным-полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Все вооруженные. Некоторые вооружены в высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, две пулеметные ленты. Около Антонова стоял высокий молодой человек в военной солдатской форме цвета хаки. Потом оказалось — Чудновский. Опросив всех, Антонов стал писать протокол, как потом оказалось, черновой. Кажется, ему помогал Чудновский… А у нас начались разговоры и со стражей, и с другими наполнявшими комнату солдатами и матросами. На многих лицах выражение взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.
— А вы кто будете? — слышу рядом спрашивают Карташева. Отвечает. Начинается беседа.
Оборачиваюсь к ним. Карташев сидит на стуле, откинувшись назад, смотрит глубокими и ласковыми глазами на своих двух собеседников и что-то говорит. А собеседники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись к нему и слушали внимательно. И лица у них человеческие.
— А вы кто будете? — обращается ко мне высокий матрос. Лицо у него спокойное и приятное.
Сказал… Стал расспрашивать. Отвечаю… Стал задавать общие вопросы… На диване сидит Терещенко и, по обыкновению, усиленно курит и беседует тоже. О чем — не слышу. На лице у Гвоздева застыло выражение обиды, как у человека, который только что получил незаслуженное оскорбление.
— Какую же я кровушку пил, когда я сам — простой рабочий, — говорил он обиженным голосом, — вот видите, билет. Вот возьмите, читайте: член Совета рабочих и солдатских депутатов… Сиживал при самодержавном сколько — за рабочих. Какой же я буржуй!
