Церетели замечал, что сущность нового строя заключалась как раз в том, что «созданные царским режимом цензовые государственные учреждения, в том числе и третьеиюньская Дума, ipso facto уничтожались. В демократической среде считалось совершенно бесспорным, что Комитет Государственной думы мог продолжать существовать лишь в качестве частной организации, выражавшей настроения определенных цензовых элементов. Поэтому социалисты, вошедшие в феврале в состав Комитета Думы, перестали с момента установления нового строя принимать какое бы то ни было участие в деятельности этого комитета»
[366]. Если в момент майского правительственного кризиса ВКГД боролся за право назначения членов правительства, то в июле уже лишь за участие в процессе формирования кабинета.
Маргинализация Думы вызывала недовольство справа. Деникин сетовал: «Дума и Комитет горячо отзывались на все выдающиеся события русской жизни, выносили постановления осуждающие, предостерегающие, взывающие к разуму, сердцу и патриотизму народа, армии и правительства. Но Дума была отметена уже революционной стихией»
[367].
Для большевиков же существование прежних органов власти — пусть и фиктивных — было ценной находкой, давая ряд эмоциональных аргументов. Троцкий негодовал: «Продолжали заседать или по крайней мере получать жалованье члены Государственного совета, верные слуги двух или трех императоров. Этот факт приобрел скоро символическое значение. По заводам и казармам шумно протестовали. Исполнительный комитет волновался. Правительство потратило два заседания на обсуждение вопроса о судьбе и о жалованье членов Государственного совета и не могло прийти ни к какому решению. Да и как потревожить почтенных людей, среди которых к тому же немало добрых знакомых?… Сенаторы продолжали дремать в расшитых мундирах, и когда вновь пожалованный Керенским левый сенатор Соколов осмелился явиться в черном сюртуке, его попросту удалили с заседания»
[368].
Итак, новые органы власти были нелегитимны. Но самое удивительное — новая власть не спешила с обеспечением собственной легитимизации, как будто ей была отпущена вечность. Все известные в мировой истории конституанты, учредительные собрания появлялись не позднее трех месяцев после революций. В декларации Временного правительства, опубликованной 6 марта, в перечне задач правительства на первом месте стояло: «Созвать в возможно кратчайший срок Учредительное собрание». Но только 25 марта правительство приняло решение образовать «Особое совещание» для выработки избирательного закона»
[369].
Кокошкин, возглавивший эту работу, говорил на съезде партии кадетов: «Тот режим, которым в настоящее время управляется Россия, по самому своему существу носит временный характер и что этот режим должен будет далее вылиться в окончательные постоянные формы при помощи этого Учредительного собрания; а с этим закреплением окончательных форм государственной жизни медлить долго нельзя… Конечно, точное определение срока этого созыва будет зависеть от хода военных действий; в самом разгаре военных действий, среди серьезных и решающих военных операций провести выборы в армии, стоящей на фронте, будет, конечно, невозможно»
[370].
Потом совещание долго конституировалось. «Способ комплектования этого учреждения (назначение лиц, представленных группами и партиями) был выбран такой, который обеспечивал бы полное к нему доверие. Но, к сожалению, его комплектование сильно затянулось. Фактически в этом более всего был виноват Исполнительный комитет Совета, страшно запоздавший представлением своих кандидатов»
[371]. Набоков был не слишком далек от истины. Как писал Войтинский, «когда Исполнительный комитет получил приглашение делегировать в «совещание» своих представителей, этот вопрос долгое время переходил из порядка дня одного заседания в повестку следующего собрания в числе неспешных, «вермишельных» вопросов. «Совещание» собралось лишь 25 мая». И работало оно настолько медленно, что «Положение о выборах» было опубликовано лишь 26 июля, то есть «только на исходе пятого месяца революции была исполнена та предварительная работа, которая должна была и могла быть закончена в течение 2–3 недель!»
Многие торопили Львова, но правительство не спешило. Войтинский объяснял медлительность тремя основными причинами: «1) Временное правительство, имея в своих руках всю полноту исполнительной и законодательной власти, в первое время не считало, что для России будет лучше, если эта власть будет ограничена и если, в частности, право законодательствования перейдет из рук кабинета в руки громоздкого собрания неопределенного состава. 2) В правых кругах была с самого начала тенденция оттянуть созыв Учредительного собрания до конца войны и во всяком случае до того момента, когда рассеется «революционный угар». 3) В советских кругах в первое время преобладало безучастное отношение к вопросу об Учредительном собрании, и наличный статус-кво представлялся более благоприятным для завоеваний революции».
Поэтому придумывались самые разные поводы и предлоги, чтобы затянуть созыв Учредительного собрания: предоставить возможность гражданам сделать максимально осознанный выбор, что требует времени; списки избирателей должны составить избранные на демократических началах органы самоуправления; в стране нет достаточного количества конвертов для избирательных бюллетеней и т. д. На самом деле никто не был уверен в исходе выборов в Учредительное собрание или, наоборот, был уверен всем ходом событий в неблагоприятном их исходе лично для себя.
«Как будто нельзя было выборы в Учредительное собрание провести одновременно с муниципальными и земскими выборами, с соблюдением той же процедуры, под контролем тех же межпартийных комиссий!.. Из всех ошибок, совершенных демократией в ходе революции 1917 года, это была, быть может, самая тяжелая»
[372], — считал Войтинский. Церетели соглашался: «Я не собираюсь отрицать, что нами были совершены ошибки, из которых главная — запоздание с созывом Учредительного собрания»
[373].
Британский военный атташе в России генерал Альфред Нокс удивлялся казуистике российской власти: «В речи, произнесенной в Киеве в июне, Керенский, в то время еще военный министр, заявил аудитории, что Учредительное собрание не соберется раньше октября, потому что люди заняты работой на полях. Он не посчитал нужным даже упомянуть о войне, в связи с которой были отменены все выборы даже в такой небольшой стране, как Англия»
[374].
